Рюрикович 3
Шрифт:
— Да, но это неважно. Я сразу перейду к делу. Вы можете не ждать своих коллег. Они уже не вернутся, — с этими словами я бросил к ногам троицы отрезанные левые уши неудачливых преступников. Даже под светом фонарей было видно, как побледнели лица мужчин. — Судьба их вас не должна волновать ни в коей мере. Они уже сдают отчеты о проделанной в жизни работе на другом свете. Но если вы не хотите присоединиться к ним, то советую вам забыть про меня и про это поместье. Я же сказал, что не стоит хвататься за оружие — всё равно не успеете воспользоваться.
— Мы… — бородатый мужчина
— Да? Так это не месть за Митю Февраля? — поднял я бровь. — Меня кто-то заказал помимо этого?
— Нет, за Митю к вам вопросов нет. Вы пацанов не тронули, за это вам уважуха. У вас с Митей свои разборки, поэтому всё чин по чину, — ответил бритоголовый. — У нас претензий нет.
— А у кого есть претензии? — спросил я.
Бандиты переглянулись.
— Господа, я подарил вам жизни. Этого мало для того, чтобы ответить благодарностью на благодарность? — покачал я головой и вспомнил недавние действия госпожи Мамоновой. — Хм, я ведь могу и передумать, а для передачи послания хватит и одного человека…
— Называть мы не будем, всё-таки не по понятиям, но есть двое папашек, которые недовольны, что вы их деток забижаете, — прогудел бородатый. — Господин, не серчайте, но большего сказать не можем.
— Ну что же, этого тоже достаточно, — задумчиво кивнул я в ответ. — Ладно, господа, валите подобру-поздорову и лучше всего найдите другой род деятельности, а то не дай Бог снова придется встретиться — на другой раз я могу быть не таким добрым.
— Да если бы всем попадался такой господин, как у Ермака, разве бы мы не нашли другую работу, — хмыкнул бородач. — Но всего хорошего, добрый господин. Мы это… благодарочку держим за вашу милость.
— Уши можете забрать, — кивнул я на лежащие на асфальте куски плоти. — Покажете своим друзьям, если они не поверят.
Крепыш собрал разлетевшиеся уши в носовой платок. Держа на расстоянии, как вздувшийся пакет с забродившим молоком, он направился к машине. Остальные двинулись следом.
Я же вернулся к поместью и успел заметить, как колыхнулась занавеска на окне комнаты княжны Мамоновой.
Глава 14
Коломна, усадьба боярина Романова.
Павел Николаевич Дворжецкий ерзал на краешке дорогого кожаного кресла. Он осматривал кабинет пригласившего его Романова и невольно сравнивал со своим.
Данила Николаевич специально не стал шагать в моду со временем. Все эти вычурные столы на тонких ножках, линолеумные плитки под паркет, тощие шкафы у стен, в которые удобно класть только карандаши — всё это было не для него.
Боярин любил всё основательное, под старину. Поэтому пол в кабинете выложен деревянными досками, тщательно отшлифованными и покрытыми несколькими слоями лака. По стенам развешаны красочные картины с изображением сцен охоты и битв. Вдоль стен возвышались массивные шкафы из красного дерева, украшенные резьбой и инкрустированные
перламутром и драгоценными камнями.Но всё же мода не могла миновать и это убежище консерватизма. Среди гобеленов чернел большой прямоугольник телевизора, а на мощном столе возвышался тонкий моноблок. И пусть над всем этим добром висела здоровенная люстра, доставшаяся господину Романову от его древнего предка из первого открытого кабака, но Дворжецкий видел, что над ободом колеса телеги горели вовсе не свечи, а электрические лампы, пусть и изображающие неровный свет свечей.
Вроде бы и старина, но всё-таки модернизированная!
Сам хозяин был под стать кабинету, с окладистой бородой, но в дорогом новомодном костюме. Дворжецкий знал это потому, что сам недавно рассматривал подобный костюм в синюю полоску. Даже успел порадоваться, что не послушался своего портного, который уверял, что это последний писк моды. Сидели бы сейчас в кабинете двое в одинаковых костюмах…
Выматывающая душу тишина, которая изредка прерывалась щелканьем клавиатуры Романова, была своего рода указанием на положение Дворжецкого. Он хоть и князь, но сейчас его положение ниже, чем у приближенного к царю боярина, главы Земского собора. Поэтому он и должен сидеть и ждать, пока Великий Романов отвлечётся от дел насущных.
Павел Николаевич понимал это и терпеливо ждал. Будь он на месте Романова — поступил бы точно также.
Наконец, Данила Николаевич оторвал глаза от монитора и взглянул на Дворжецкого. Тот невольно отметил про себя взгляд цепких стальных глаз, словно крюком подцепил и теперь неторопливо подтягивает.
— Павел Николаевич, благодарю вас за ожидание. Дела, понимаете ли… — степенно проговорил Романов.
Павел Николаевич понимал. Даже будь на экране игра «Косынка» — это всё равно дела боярские, важные, не терпящие отлагательств…
— Да что вы, Данила Николаевич, пустое, — отмахнулся Дворжецкий. — Я тут на ваши картины любовался. Ох и здорово же написаны — прямо вот-вот сорвутся с полотна и ринутся в бой!
— Ваша правда, умели рисовать художники раньше! — благосклонно кивнул Романов, показывая, что лесть принята. — Не то, что сейчас — намалюют задницей и выдают за шедевр. А то и вовсе плеснут краски на холст, да и ходят с важным видом, треплют о том, что хотели этим сказать. А мне ведь насрать, что они хотели этим сказать! Кого волнует их мнение? Вот если создал произведение искусства, то его в любом возрасте оценят, будут восхищаться. А если просто плеснул красок, а потом болтаешь, что ты имел в виду… Так это не искусство живописи, а искусство болтологии!
— Верно-верно, вот когда своё произведение выпестуешь, выстрадаешь, будешь им сам любоваться, тогда и людям будет на него приятно посмотреть, — кивнул Дворжецкий, принимая линию разговора. — А вот тяп-ляп соорудил, а потом оторвал и выбросил, то это не произведение, получается, а черти что! Подобное только для уничтожения и сгодится!
— Такое только в Бездну, — многозначительно произнес Романов.
— И то не факт. Может она им и побрезгует! Придется людей просить, чтобы те помогли человечеству обойтись без этакой пакости!