С корабля на бал

Глава 8 Маленький человек

— Ребенка бы пожалел, — раздался над его уткнувшейся в стенку подъезда головой женский голос, в котором звучали нотки гнева и одновременно презрительной, брезгливой, но искренней жалости. — Что же ты, как животное… э-э-эх.

Голос отца прохрипел:

— В-в-в… курррва, лавэ дай… коли… ррраз…

— Коли разбудила? Почивай дальше, спящий красавец. Не дам я тебе денег. Все равно пропьешь, ничего ребенку не оставишь.

И женские шаги мягко унеслись наверх. За ним. Искать его. Ничего. Добрая какая. Нашла, кого жалеть.

Его. Которого никто и никогда не жалел.

А голос у нее… даже интонации… они так похожи на… нет, лучше не вспоминать.

А то…

Он развернулся, выскользнул из тулупчика и, бросив жалкую подстилку в картонный ящик в углу, выпрямился.

В сущности, медлить было нельзя. Нужно было уходить. Наверно, так просто было сейчас скользнуть рукой в этот скрипичный футляр, пошарить среди частей разобранной снайперской винтовки пистолет, его любимую «беретту», которая так удобно и уютно устраивалась в его руке. Как теплая, ласковая игрушка… игрушка, которых у него никогда не было!..

Если не считать того коричневого плюшевого медведя, так быстро ставшего старым и одноухим — и все оттого, что он был единственным другом его, маленького человека. Оттого, что он никогда с ним не расставался.

…А потом вынуть эту «беретту» и перестрелять всех, кто попадется на его пути.

Он посмотрел на отца с каким-то странным, стылым чувством, от которого становилось больно и противно в груди, и зашагал вниз по ступенькам.

Снизу донеслись голоса — недовольный, очевидно, старшего в звании:

— Кантуй этого козла! Я этого пропойцу знаю. Это местный алкаш… Герасим. Он тут раньше дворником был, пока не стал чаще к бутылке прикладываться, чем к метле. А там наверху еще один должен быть. Иванов… тоже старый знакомый.

И второй — веселый голос что-то ему отвечал.

Маленький человек со скрипкой смотрел прямо перед собой — немигающими, серьезными серыми глазами. Молча он прошел мимо двух ментов, которые на него не обратили внимания, и бесшумно выскользнул из подъезда.

Маленький человек шел к Шикину. К Шикину, которого он предупредил о том, что их новая учительница подозрительна. Что она, кажется, не та, за кого себя выдает. Шикин сначала не верил.

Потом поверил.

Маленький человек сам слышал, как Владислав Сергеевич приглашал Елену Владимировну к себе в гости. Известно, зачем. Шикин не любит людей. Их не за что любить, но ее, эту… которую он сам сегодня хотел сломать, как любимую игрушку, выстрелом из винтовки…

Решение выкристаллизовалось неожиданно просто, как будто так оно и должно быть. Он помнил липкую улыбку Шикина, его бегающие глаза, тогда, там, когда должен был вот-вот начаться вечер.

Титаник был далеко не трус… но и ему было жутко.

Ничего. Это забавно. Титаник. Как в компьютерных играх. Чего-чего, а компьютерных игр в его, маленького человека, жизни было очень много. Иногда даже непонятно было, где компьютер, а где начинается жизнь. Как в «Брате-2», когда Данила Багров ходил с пистолетом-автоматом по ночному клубу и убивал, а снято все было в ракурсе компьютерной игры.

…Он помнит, как играл в «Кармагеддон-II». Это такая милая игра-гонялка, где нужно ездить по улицам, разбивать все встречные машины, сшибать пешеходов и собак, крушить витрины и вообще — ломать и убивать. Он играл в нее пять часов, а затем вышел и сел в машину, на которой можно было гонять по степи. Проехал по грунтовой дороге на бешеной скорости, а затем, когда из облака пыли, взвихренного и поднятого спиралью хулиганистым ветром, на машину выскочила собака — руки сами рванули руль в ее сторону.

Он мог объехать пса. Но эти предательские руки, натренированные, чувствующие тонко, как у слепого — они сделали то, что делали пять часов перед этим: повернули руль в сторону собаки.

Маленький человек выскочил тогда, смешно запрыгал по траве. Сначала ему стало смешно, как сбитый пес злобно рычит, пытаясь подняться на перебитые передние лапы, как он скалит окровавленную морду. Маленький человек захохотал и начал бегать вокруг пса и кидать в него камнями. Ему надоело быть взрослым. Хотелось подурачиться, подурачиться жестоко, по-детски, по-мальчишески.

Камни попадали в издыхающего пса, и тот рычал все громче.

Но вдруг рычание превратилось в жалобное поскуливание, которое стиснуло маленькому человеку горло и ободрало шею, как напильником.

Он перестал скакать. Сел на корточки. Его глаза заглянули в серьезные влажные глаза умирающего пса. Злость куда-то испарилась… а когда собака слабо вздернула на него голову, ему почудилось, что на него смотрит… нет, не надо!

Маленький человек закусил губу и тихо, жутко завыл. Ему не было ни страшно, ни противно, когда он ткнулся лицом в окровавленный бок животного…

В глазах той собаки, умершей под его залитой слезами щекой, ему почудился укоризненный взгляд.

Человеческий взгляд, полный боли, сожаления и сострадания.

Взгляд его матери, которая умерла вот так же, несколько лет тому назад, сбитая машиной.

Паше Иванову было тогда шесть лет.

* * *

Он позвонил в квартиру Шикина. Открыли сразу, и голос преподавателя был недовольным.

— Ты? — спросил Владислав Сергеевич через маленькую щелку, образованную чуть приоткрытой и зафиксированной на цепочке дверью. — Что тебе надо? Я занят.

— Я хотел…

— Иди домой. Освобожусь и сам приду. Иди домой, говорю тебе.

— Я на минуту, — хрипло сказал Паша. — Разговор есть короткий.

Он выговорил это угрюмо, с недетскими интонациями, которые в его высоком, чуть надтреснутом дисканте звучали жутковато.

Шикин помедлил. Потом откинул цепочку и распахнул дверь:

— Заходи, только быстро! Сам знаешь, у меня дела.

— Знаю, какие у тебя дела, — сказал Паша. — А я вот сейчас к папе заходил… в подъезд.

— А, — проговорил Шикин, поворачиваясь к Павлу широкой спиной. — К папаше, значит? И как поживает старый синерылый козел?

— Лучше, чем ты.

Владислав Сергеевич удивленно повел плечами, его атлетический корпус начал разворот на сто восемьдесят градусов, чтобы стать с маленьким наглецом лицом к лицу и спросить, какого хрена…

Закусив губу, с белым от напряжения лицом, Паша Иванов надавил на курок извлеченной из скрипичного футляра «беретты».

Хлопнул выстрел, и Владислав Сергеевич Шикин с простреленной головой рухнул на пол и замер.

Паша не стал задерживаться. Он вышел из квартиры, потом помедлил, просунул руку между дверным косяком и дверью и накинул цепочку.