С любовью, Луков

Но главный редактор выбрал другой образ.

В выпуске был опубликован идеальный снимок нас двоих, исполняющих Тодес. Ну, модифицированный Тодес, потому что вместо того, чтобы держать руку с боку, параллельно льду, я удерживала ее на груди, прикрывая то, что не собиралась демонстрировать: свои соски. Иван, в положении разворота, выглядел так, словно сидел на воображаемом стуле с ногой немного сдвинутой назад, так что зубец его конька был зафиксирован на льду, при этом удерживая меня за руку. Во время движения парень вращал бы меня по кругу, а мое тело находилось параллельно льду с головой на уровне колена, так, что я оказалась бы в нескольких сантиметрах от него.

Это был один из моих любимых элементов.

Но, разглядывая нас в журнале... На ум пришло кое-что еще.

Линии мышц на бедрах и икрах Ивана поражали своей красотой. Рука, державшая мою, была длинной и сильной, а плечо и шея — невероятно грациозными. Иван выглядел потрясающе. Идеальный пример факторов, из которых состояло фигурное катание: элегантность, мощность и гибкость.

Я тоже смотрелась великолепно. ДжоДжо точно не станет долго ныть. Угол, под которым был сделан снимок, в основном демонстрировал большую часть тазобедренного сустава — очертание одной ягодицы и бедра — некоторые мышцы пресса, ребро и остальное — вплоть до руки, которую удерживал Иван.

Фотография была произведением искусства. Шедевром, который стоил бы любых оскорблений и непристойностей, приходящих мне на почту — ту, что Иван теперь просматривал лично.

В общем, снимок был прекрасен.

Стоило купить себе копию выпуска и вставить в рамку.

— Что думаешь? — спросил мужчина рядом.

Я еще раз взглянула на фото его мышц от ребер до спины, и ответила:

— Вроде неплохо.

И даже не удивилась, когда он пихнул меня в ответ.

***

Я совершила чудовищную ошибку.

Огромную, огромную ошибку.

Стоило остаться дома. Или пойти к Ивану. Или задержаться в КИЛ.

Нужно было занять себя чем угодно, лишь бы не приходить на семейный ужин, чтобы увидеться с отцом.

Легко было забыть, что любовь — неоднозначное чувство. Что кто-то может любить тебя и желать тебе самого лучшего, в то же время ломая пополам. Существует такая вещь, как искаженная любовь. Можно любить кого-то очень сильно. Слишком сильно.

И со мной мой отец поступил именно так.

Я сидела по другую сторону стола, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания, после того, как впервые за год обняла отца. Это был неловкий момент, по крайней мере для меня. Все мои братья и сестры и даже мама обняли его при встрече, так что я тоже решилась на эту авантюру.

Моя цель состояла в том, чтобы заткнуться и молчать как можно дольше, пытаясь не наговорить лишнего, что могло бы привести к слову на букву «б», которое слишком часто всплывало, когда мы оказывались рядом друг с другом.

Но как бы мне этого ни хотелось, оно все же всплыло.

И за это стоило благодарить моб сестру, Руби.

Именно она решила втянуть в разговор моего потрясающего напарника, который сидел между мной и Бенни, и обсудить соревнования, в которых мы планировали участвовать следующие семь месяцев.

И вот так, даже не поздравив меня с тем, что я встала в пару с человеком, которого папа, вероятно, не знал, но который являлся золотым призером и чемпионом мира с толпами фанатов и даже неофициально изданной биографией, мой отец просто вклинился прямо в их разговор, что никогда, никогда не заканчивалось для нас ничем хорошим.

Красивый мужчина с цветом кожи и волосами того же оттенка, что и у меня, склонился над столом и спросил со снисходительной улыбкой:

— Я рад за тебя, Жасмин, но все же хочу знать, чем ты собираешься заниматься потом?

Проклятье.

Позже я скажу себе, что пыталась. Пыталась прикинуться дурочкой и дать ему шанс, хотя терпеть не могла эту игру. Я ненавидела давать папе шансы.

— После сезона? — я заставила себя ответить, в надежде, что отец не поставит меня в неловкое положение и не оскорбит Ивана тем, что ему плевать, признанный ли фигурист Луков или нет.

Но, как и в любой другой раз, ему либо было не важно, либо он игнорировал сигналы, которые подавали ему другие члены семьи.

— Нет, после того, как ты уйдешь из спорта, — ответил отец с приятным выражением на семидесятилетнем лице. — Твоя мать сказала мне, что ты все еще работаешь официанткой в закусочной. Замечательно конечно, что теперь ты сама зарабатываешь себе на жизнь, после всех тех лет, когда оправдывалась, что не можешь работать, потому что тебе нужно тренироваться, — усмехнулся папа.

Как будто я не утверждала это, будучи шестнадцатилетним подростком, когда мне приходилось бросать все силы на борьбу с учебой, при этом пытаясь втиснуть занятия фигурным катанием в каждую свободную минуту моей жизни, иначе все труды пошли б прахом. В то время я доминировала среди юниоров. И была уверена, что мне не стоило работать, потому что работа на полставки означала бы конец моей мечты.

Мама всегда об этом знала и понимала.

А вот отец нет.

В восемнадцать я сделала глупость и попросила у него денег, хотя считала, что это плохая затея.

«Ты слишком взрослая для катания на коньках, Жасмин. Сосредоточься на учебе. Сосредоточься на том, что у тебя могло бы хорошо получиться. Ты тратишь очень много времени на свои мечты».

Я не являлась суеверным человеком. Нисколько. Но сезон после нашей с ним ссоры оказался худшим в моей жизни. И с каждым разом лучше не становилось.

На тренировках все было в порядке. Все, что вело к любому соревнованию, великолепно получалось. Но в момент, когда это действительно имело значение... я выдыхалась. Теряла уверенность в себе. И так каждый раз. Иногда выходило чуть хуже, иногда лучше, но провалы случались с завидным постоянством.

И я никогда никому не говорила, что виню в этом отца. «Сосредоточься на том, что у тебя могло бы хорошо получиться». Потому что, по его словам, я не всегда смогу кататься на должном уровне.

И его слова в ресторане, в окружении моей семьи, оказались ударом в солнечное сплетение, которого я не могла избежать и с которым не могла справиться.

А он все продолжал.

— Но ты не сможешь работать официанткой вечно, и не сможешь кататься на коньках всю оставшуюся жизнь, ты же знаешь, — сказал папа, все еще улыбаясь, будто каждое его слово не посылало сотни иголок прямо мне под кожу, загоняя их с каждой секундой все глубже и глубже — настолько глубоко, что я не была уверена, каким образом смогу их вытащить.