Сад Эдема

Несмотря на обилие обломков, Кёнигсвальду не составило особого труда вечером того же дня совместить большинство их друг с другом. Кости черепной крышки питекантропа отличались такой толщиной, что, пожалуй, даже ребенок, слегка натренированный игрой в кубики, смог бы сложить нужную «мозаику». Череп сохранился довольно полно, хотя Кёнигсвальд с огорчением отметил, что среди фрагментов отсутствовали кости лицевого отдела, а также нижняя и верхняя челюсти. И все же, когда в Бандунге великолепный реставратор Геологической службы господин Борманн искусно подогнал обломки, со всевозможными предосторожностями подклеил их, тщательно заделал специальной черной пастой зазоры на внутренней поверхности крышки, подготавливая ее для изготовления слепка рельефа мозга, Кёнигсвальд, с восхищением осматривая возрожденный череп, не мог нарадоваться степени его сохранности. Она оказалась даже большей, чем ему представлялось при предварительном осмотре в Сангиране.

Череп сохранился, по существу, полностью, а недостающие отделы лобной кости и затылка легко восстанавливались по аналогии с представленными в находках частями. Впервые можно было видеть, как выглядело основание черепа. Огромный валик на затылочной кости свидетельствовал о том, какие мощные шейные мускулы поддерживали тяжелую голову питекантропа. Они как бы погружали ее глубоко в шею, увеличивая впечатление значительной сутулости обезьяночеловека. Но, пожалуй, ничто так не радовало Кёнигсвальда, как полнота отделов височных костей, фрагментарность которых у тринильской крышки стала камнем преткновения для антропологов при попытках реконструкции черепа питекантропа и его диагностики. У височных костей черепной крышки из Сангирана сохранились отделы с наружными слуховыми отверстиями и сочленовыми ямками, в которые входили суставные части восходящей ветви нижней челюсти. Место расположения слуховых отверстий относительно скуловой дуги позволяло, наконец, определенно ответить на вопрос: обезьяне или человеку принадлежала черепная крышка питекантропа? Они находились значительно ниже тех участков, где размещаются скуловые отверстия у антропоидов и куда их в последующее время неизменно помещал при реставрациях Дюбуа, упрямо доказывая принадлежность черепной крышки из Тринила гигантскому гиббону. Реконструкция, предложенная в конце 20-х годов известным немецким антропологом Гансом Вейнертом, одним из немногих, кому Дюбуа позволил работать с подлинными находками из Тринила, блестяще подтвердилась. Свод черепа питекантропа оказался несравненно выше, «человечнее» той поистине «приниженной» обезьяньей модели, которую теперь настойчиво предлагал принять его первооткрыватель. Не менее выразительными для подтверждения человеческого статуса питекантропа предстали в глазах Кёнигсвальда сочленовые ямки для нижней челюсти. В противовес антропоидным, они отличались значительной глубиной. Когда удалось определить объем мозга, то полученная цифра озадачила: всего 775 кубических сантиметров! Никогда еще археологи не находили черепа предка с таким незначительным, относительно близким высшим антропоидам объемом мозга! Однако развитые лобные и теменные доли больших полушарий на его слепке, примечательная отчетливость отпечатка второй теменной извилины и орбитального края лобной части, с которыми специалисты по мозгу связывают развитие навыков речи, памяти и анализаторской деятельности, а также расширение, по сравнению с антропоидами, средневисочной области, подтверждающее высокую степень искусства координации движений, не оставляли сомнения в том, что под черепной крышкой располагался мозг не обезьяны, а человека.

Неудивительно поэтому, что статью, подготовленную для знаменитого лондонского еженедельника «Illustrated London News», редакторы которого по давней традиции стремились первыми сообщать миру о новых открытиях, связанных с родословной людей, Кёнигсвальд назвал так: «Питекантроп возвращается в человеческую семью». Слово «возвращается» несло в себе некую коварную нагрузку, поскольку все антропологи знали, кто в 1937 г. попытался вывести яванского обезьяночеловека из сообщества гоминид. Кёнигсвальд еще познает в полную меру, как опасно дразнить «тигра», а пока он выискивал и с радостью находил черты, сближающие тринильского и сангиранского обезьяночеловека. По огромным массивным надглазничным валикам, низкому, убегающему назад черепному своду, ярко выраженной уплощенности теменных костей, резкому сужению лобной кости позади края глазных орбит второй череп питекантропа поразительно совпадал с черепом из Тринила. И если все же непременно следовало говорить об отличии, то оно заключалось главным образом в том, что череп из Сангирана сохранился полнее. Впрочем, особенно удивляться этому не приходилось, ведь как тот, так и другой питекантроп жили в одну эпоху, около полумиллиона лет назад, в одном и том же районе джунглей, в бассейне Бенгаван — Соло.

Итак, обнаружен идеальный двойник тринильца, окончательно разрушивший сомнения в принадлежности питекантропа к роду самых отдаленных предков человека. Кёнигсвальд не раздумывал, кому первому сообщить радостную новость. Разумеется, Эжену Дюбуа! Только что обнаруженный череп означал подлинный триумф прозорливой проницательности Дюбуа в оценке значения питекантропа. Правда, ему придется теперь расстаться с идеей о принадлежности существа из Тринила роду гигантского гиббона, но стоит ли печалиться об этом заблуждении? К тому же Дюбуа в связи с открытием в Сангиране предстоит всего лишь вернуться на «круги своя», торжественно подтвердив свою давнюю правоту. В последнее время он, кажется, стал спокойнее относиться к критическим замечаниям и даже признавал в отдельных случаях свои ошибочные заключения. В частности, когда английский антрополог Ле Грос Кларк в апрельском номере журнала «Man» выступил со статьей, в которой спокойно и весомо доказал несостоятельность заключений Дюбуа о сходстве черепов питекантропа и гиббона, а также их бедренных костей на основании характера направления осей остеонов в толще костной ткани, в чем Кларка решительно поддержали Дреннан и русский антрополог Н. А. Синельников, то Дюбуа, к удивлению всех, нашел в себе мужество подвергнуть критическому анализу свои «новые взгляды». Он провел изучение бедренных костей человека, добытых из захоронений на старых голландских кладбищах, и в результате пришел к выводу о сходстве строения костной ткани питекантропа и современного человека. Кёнигсвальд знал, что в конце 1937 г. Дюбуа выступил на заседании Амстердамской Академии наук с докладом, в котором признал ошибочность своих выводов о микроструктуре бедра яванца, о чем и поведал вскоре в специальной статье, напечатанной в десятом номере сорокового тома трудов Академии. Чтобы представить, с каким облегчением мир антропологов воспринял эту новость, достаточно процитировать высказывание одного из специалистов по палеоантропологии: «Признание Дюбуа своих ошибок есть факт настолько яркий сам по себе, что его можно было бы считать завершением дискуссии о природе питекантропа и признать неопровержимым промежуточное положение питекантропа в родословном древе человека между обезьянами и человеком».

Сразу же после восстановления черепа Кёнигсвальд приготовил снимок реконструкции и вместе с фотографиями фрагментов, разложенных на столе до их совмещения и склеивания, направил письмо в Гаарлем. Каково же было недоумение Кёнигсвальда, когда вместо приветственного послания мэтра он неожиданно получил из Голландии оттиск… статьи Дюбуа, в которой публиковались фотографии находки, посланные ему якобы «просто для сведения». Его поразила не столько бесцеремонность, с которой почтенный профессор сообщил миру о находке в Сангиране, не дожидаясь публикации первооткрывателя, сколько тон текста, откровенно оскорбительные намеки, содержащиеся в нем, и потрясающие по наивности просчеты. Дюбуа, в частности, измерил обломки, сфотографированные до их совмещения, сопоставил полученные цифры с результатами замеров тех же фрагментов на фотографии реконструированного черепа и пришел к выводу, что они стали меньше на 10 и 18 миллиметров. Отсюда получалось, что «новый череп не что иное, как надувательство»!

Людям, мало-мальски искушенным в фотографии, не составляет труда уяснить нелепость происшедшего: Дюбуа не учел перспективы съемки. Однако первое заключение повлекло за собой второе: несмотря на то что ему все же пришлось признать, что контур черепа из Сангирана совпадает с контуром тринильской черепной крышки, Дюбуа объявил, что в Кали Джеморо найден череп человека.

Кёнигсвальд не мог более сдерживать себя и написал в Голландию резкий протест с требованием напечатать его письмо. Однако издатели журнала отклонили его, опасаясь скандала. Они принялись уговаривать Дюбуа взять обратно обвинения в намеренной фальсификации и в конце концов добились своего. Но строптивец весьма своеобразно «взял слова обратно». Он сделал вид, что оскорбленный не понял его: «Я не хотел заподозрить господина Кёнигсвальда в намеренном изменении размеров и формы черепа в процессе совмещения фрагментов. Просто череп составлен из такого большого числа обломков, что даже я, со своим пятидесятилетним опытом в этой области, едва ли смог бы реконструировать его настоящую первоначальную форму».

Кёнигсвальд не мог воспринять такую тираду иначе как новую оскорбительную для него выходку. Он представлен специалистом, который не способен выполнить элементарное задание; как можно говорить о трудностях реконструкции, если череп составляет такие массивные обломки!

Негодующий Кёнигсвальд отдал распоряжение сделать снимок сангиранского черепа в рентгеновских лучах, чтобы установить, совпали ли при реконструкции внутренние швы черепных костей. Швы совпали, подтвердило исследование. Он принялся затем самым тщательным образом сравнивать отпечатки мозговых извилин и артерий на внутренней поверхности черепных крышек из Тринила и Сангирана и вскоре убедился, что положение их и характер совпадают до деталей. Выводы его подтвердил вскоре видный специалист, профессор из Амстердама К. X. Боумэн, а затем — Ариэнс Копперс. Кёнигсвальд торжествовал: доказано не только внешнее, но и «внутреннее» сходство первого и второго черепов питекантропов. Особую уверенность придал ему, кроме того, визит на Яву Франца Вейденрейха, немецкого антрополога, много потрудившегося над изучением синантропа, который поспешил проверить на месте свои предварительные заключения о его сходстве с питекантропом. Вейденрейх посетил Сангиран, а затем вместе с Кёнигсвальдом изучил череп. У него не осталось сомнений, что сангиранский образец представляет собой своего рода «копию» тринильской находки Дюбуа. Итоги обмена мнениями Кёнигсвальд и Вейденрейх изложили в совместной статье «Открытие нового черепа питекантропа», опубликованной в 1938 г. в 142-м томе журнала «Nature».

Вместе с помощниками Кёнигсвальд с неиссякаемым рвением продолжали поиски новых черепов питекантропа. Удача сопутствовала им: в 1938 г. при осмотре горизонта туфа тринильской эпохи на южном склоне верхушки холма, расположенного всего в полумиле от места открытия второго черепа питекантропа, были подняты две теменные кости (одна из них сохранилась полностью) и фрагмент затылочного отдела. О том, что окаменевшие обломки принадлежали третьему черепу питекантропа, Кёнигсвальд не сомневался: квадратная, а не длинная, как у современного человека, теменная кость и другие архаические детали строения подтверждали справедливость заключения. Меньшая (до половины сантиметра) толщина обломков, несросшиеся швы свидетельствовали об открытии юношеской особи питекантропа.

Затем на склоне холма рядом с дорогой, ведущей к компонгу Крикилан, удалось найти зуб верхней челюсти питекантропа. Радость открытия, однако, была несколько омрачена горечью невосполнимой утраты: осматривая место находки, Кёнигсвальд с досадой понял, как он непоправимо опоздал: обломки костей, рассыпавшиеся на волоконца от выветривания, позволяли предполагать, что на том участке, густо припорошенном костяной трухой, некогда лежало много костей черепа питекантропа. В другом месте, в тринильском песчанистом горизонте, сборщики обнаружили сразу четыре зуба верхней челюсти, а еще в одном пункте — первый нижний предкоренной зуб питекантропа, удивительно сходный в деталях строения с зубом, найденным Дюбуа в Триниле.

Важность находок состояла в том, что они позволяли в какой-то мере представить характер нижней и верхней челюсти питекантропа и особенности его жевательного аппарата. В частности, удивляло то обстоятельство, что зубы, которые принадлежали существу, сходному по эволюционному статусу с синантропом, выглядели неожиданно малыми по сравнению с необычайно крупными для гоминид зубами, найденными в Чжоукоудяне. Сангиранские экземпляры не превосходили в главных измерениях зубы «человека разумного» и не намного отличались по этому признаку от зубов знаменитой гейдельбергской челюсти, принадлежавшей самому древнему обезьяночеловеку Европы, предшественнику неандертальцев и тоже, по-видимому, современнику синантропа. Отсюда следовало, что вопрос об идентичности синантропа и питекантропа, на чем со все большей уверенностью настаивал Франц Вейденрейх, не столь прост. Во всяком случае, называть синантропа «китайским питекантропом», как предлагал кое-кто, пока, пожалуй, преждевременно. Кроме того, находки зубов питекантропа в окрестностях Сангирана позволили, наконец, установить, кому же принадлежали те три известных зуба, найденные в свое время Дюбуа в долине Бенгавана. Теперь стало ясно, что предшественник Кёнигсвальда ошибся, предположив, что они принадлежали питекантропу. Лишь по отношению к одному из них такое заключение представлялось справедливым, что же касается остальных, то они, вне всякого сомнения, были зубами ископаемого орангутанга!

Кёнигсвальд между тем не оставлял надежды доказать справедливость еще одной «безумной» идеи Дюбуа — о способности питекантропа использовать на охоте, при собирательстве, а также при других повседневных жизненных обстоятельствах инструменты, изготовленные из тех пород, при раскалывании которых получаются острые края. Идеальное решение проблемы — найти каменные осколки с бесспорными следами искусственной обработки в тринильских песчанисто-булыжниковых горизонтах Сангирана, где залегали костные останки питекантропа. Поэтому Кёнигсвальд и его сотрудники предприняли специальные продолжительные поиски, со всей тщательностью осматривая разрушенные эрозией поверхности пластов, сформированных в эпоху самых ранних из обезьянолюдей Азии. Усилия, однако, окончились безрезультатно: ни одного оббитого камня обнаружить не удалось. Пришлось прибегнуть к косвенным доводам, которые хоть и не отличались желанной определенностью, тем не менее не оставляли сомнений в оправданности заключения о вооруженности питекантропа орудиями из камня. Дело в том, что среди россыпей гравия на вершине высокого холма, расположенного к северу от компонга Крикилан, удалось собрать коллекцию примитивных инструментов, изготовленных из желтого или коричневого кремнистого известняка. Их глубокую древность подтверждали примечательное расположение в месте, возвышающемся над долиной реки, глубокая патина, покрывающая плотным дымчато-мутным слоем поверхности раскалывания, а также неправильность форм и архаичность техники раскалывания камня. Большая часть орудий представляла собой небольшие скребковидные или ножевидные инструменты с небрежной подправкой-оббивкой в виде ретуши, а в отдельных случаях даже со следами использования в виде глубоких выщерблин вдоль приостренного края рабочего лезвия. Кроме того, удалось найти несколько простых орудий, по-видимому, близких по назначению остроконечникам, а также два инструмента, которые возможно использовались, как считал Кёнигсвальд, в качестве «примитивных сверл». Подобного же типа орудия удалось позже собрать в других пунктах и, что особенно важно, на территории местонахождений, где оббитые камни сопровождались костями животных, современников питекантропа! Комплекс сангиранских инструментов, учитывая особенности сырья, из которых их изготовили, а также своеобразную технику раскалывания, трудно сравнивать с индустрией синантропа из Чжоукоудяня, но в то же время Кёнигсвальд пришел к выводу, что изделия рук человека из бассейна Бенгаван-Соло сопоставляются по времени с одной из самых архаических в Европе культур ранней поры древнекаменного века — клектонской, оставленной далекими западными современниками питекантропа.