Сад лжи. Книга первая

А сейчас у нее есть эта сережка. Ее доказательство.

Роза посмотрела сережку на свет — рубиновая капелька свисала с золотой в бриллиантовой крошке подвески. Даже в полутемной комнате она горела ярким светом, заставляя Розу всякий раз замирать от удивления, хотя она любовалась своим сокровищем уже добрую сотню раз. Волшебство! Волшебный дар небес!

А волшебство было ей сейчас необходимо.

— Не покидай меня, Брайан! — прошептала Роза, сжимая сережку в кулаке с такой страстью в сердце, какую не вызывали в ней никакие молитвы. — Пожалуйста, никогда не покидай меня!

2

НЬЮ-ЙОРК, 1963 год

Рэйчел, нахмурившись, посмотрела на яичницу, аккуратно обрамленную двумя треугольничками тоста. Яичница была круглая, как маргаритка, и ни единого масляного пузырика. Бриджит жарила ее в специальной формочке для печенья, чтобы края были абсолютно ровными. Такими же совершенными, как все в этом доме. Столовое серебро фирмы „Картье", которое так любит мама, начищено до зеркального блеска. Вот и сейчас она видит в вилке свое искаженное изображение — круглые голубые глаза и растрепанные светло-каштановые волосы.

— Нет, я не иду, — тихо ответила Рэйчел на вопрос матери.

Да и как можно было ей туда идти? После того, что наговорил ей Джил вчера вечером. Заниматься своим туалетом, флиртовать, притворяться, будто ничего не случилось. Господи, да это же себя не уважать надо.

Слова Джила всплыли в памяти, снова раня ее самолюбие:

— Почему бы тебе не посмотреть правде в глаза, Рэйчел? Какие, к черту, тут могут быть моральные соображения? Совсем не потому ты не разрешаешь мне идти до конца. Вся штука в том, что ты не любишь секс. Ты просто фригидна. А может, тебе, совсем наоборот, требуется девочка…

В сердцах Рэйчел подцепила вилкой желток и стала внимательно следить, как он, распоротый, начинает медленно растекаться по тонкому фарфору тарелки с голубым орнаментом. Постепенно плакучие ивы и три маленькие фигурки на мосту исчезли, затопленные желтком.

Рэйчел готова была растерзать Джила за его слова. Снобы несчастные! Все они такие задницы в этом Хаверфорде. А он среди них первый! И все равно внутри царапало: „Господи, а если это правда? Надо, — говорила она себе, — быть честной. Ведь не только Джил оставляет ее холодной. Так же было с парнями и до него".

Двадцать — и все еще девственница. Джил прав, это не потому, что ее удерживают соображения высокой морали. Нет. Хуже. Правда состояла в том, что до сих пор ей ни разу этого не хотелось.

Рэйчел снова поглядела на растекшийся по тарелке желток, чувствуя, что ее начинает мутить. Только совсем не из-за безобразной размазни на тарелке или пива, которого она выпила вчера вечером слишком много. Дело, она знала это, было в другом.

Во всем, решила Рэйчел, виноват секс. Он окружает нас со всех сторон. Взять, к примеру, моды. Или парфюмерию. Журнальные обложки. Даже реклама зубной пасты по телевидению. Похоже, все люди на земле или думают о сексе, или говорят, или, наконец, занимаются им.

Так почему же я не такая?

Это как с плаванием, решила она. Ты или способен научиться держаться на воде, или идешь ко дну как топор.

А может, она просто такой уродилась? Снаружи все вроде в порядке. Можно даже красивой назвать. Рэйчел вспомнила, как в детстве тетушка Вилли, вся в мехах, благоухающая духами, обнимает ее руками в лайковых перчатках, треплет за щечки, приговаривая: „Куколка ты моя! Такая хорошенькая! А эти голубые глазки! Они, должно быть, достались ей от Джеральда. Правда, Сильвия? Но откуда у этой куколки такое прелестное личико? Вот уж совсем не твое или бабушкино. Интересно, от кого?"

„Девочка с лейкой. Вот кто я такая", — важно ответила тогда маленькая Рэйчел.

Мама говорила, что дочка очень похожа на девочку, изображенную на знаменитой картине Ренуара „Девочка с лейкой". Она показывала Рэйчел репродукцию: крохотная девочка с волнистыми рыжевато-золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами и в платьице под цвет глаз — стоит, застыв, в саду и держит в руках лейку.

Рэйчел ненавидела эту картину и однажды в припадке плохого настроения исчеркала ее цветным карандашом. И почему это все говорят, что она хорошенькая, миленькая и называют ее пупсиком? Как хотелось ей пробежать быстро-быстро через анфиладу гулких комнат их огромного дома, а не идти чинно, как требует мама; заорать во все горло и начать кувыркаться колесом на узорчатом ковре. Словом, не выглядеть куколкой или дурочкой с лейкой, а быть похожей на вольную птицу или лесного зверя, делать, что тебе хочется, не заботясь о том, что подумают другие.

Сейчас ей стало казаться, что все былые страхи были не о том, о чем надо. Как она боялась, что не вырастет высокой и стройной, как амазонки, о которых прочитано столько книг! А ведь беспокоиться-то, выходит, надо было совсем о другом — о том, что у нее внутри!Там явно что-то не то, какая-то нераспознанная еще аномалия. Какой-нибудь дефектный гормон, недействующий сексуальный стимул или еще какая-то странность. Или даже, не дай Бог, у нее не все в порядке там, внизу…

— Что с тобой, Рэйчел? — прервал ее тревожные мысли голос мамы.

Рэйчел подняла голову. Отец по обыкновению сидел, погрузясь в газету, но мама пристально смотрела на дочь с тем печальным и озабоченным выражением на лице, которое появлялось у нее, лишь стоило им начать спорить о чем-нибудь. Ну разве могла она объяснить маме истинную причину своего нежелания идти в гости! Маме, окружившей себя только красивыми вещами, слушающей по стерео одну лишь классическую музыку, любящей шелковые шарфики и вышитые носовые платки, обожающей свои чудесные розы. Она и сама была как цветок — изящная, элегантная, с широко распахнутыми ярко-зелеными глазами и светлыми — почти белыми — волосами. Полдевятого утра, а она уже накрасила губы, надела нарядное ситцевое платье, вышитое маргаритками, готовясь проводить папу на работу в банк.

Ее бы это привело в ужас! Она ни разу не говорила о сексе. По крайней мере, со мной. Интересно, испытывала ли она когда-нибудь страсть — по отношению к папе… или к кому-нибудь другому?

— Мне просто не хочется идти туда. Только и всего, — ответила Рэйчел. — Этот экзамен по математике совсем меня доконал. Целую неделю я спала всего по полчаса. — Вздохнув, Рэйчел взяла треугольничек тоста и обмакнула его в растекшийся по тарелке желток. — Знаешь, когда я шла в медицинский, то думала, что буду заниматься в основном анатомированием и иметь дело со всякими там овечьими глазами и бычьими сердцами, а не с интегралами.

Рэйчел заметила, как мама слегка скривилась. До сих пор Сильвия, как видно, не смирилась с тем, что ее дочь станет врачом.

„Черт подери, ни за что не буду такой, как она, — подумала Рэйчел с внезапным раздражением. — Все равно как шелковые чулки: красивые — да, но рвутся тут же. Так и мама. Хочет делать одно хорошее, но чтоб при этом не запачкались руки!" Не успев додумать эту мысль до конца, Рэйчел почувствовала смутную тревогу: „А что, если я гораздо больше взяла от матери, чем мне кажется? В таком случае, поскольку она не обращает на секс никакого внимания — невозможно ведь себе представить, чтобы она занималась им с папой так, как делала это София Лорен с Марчелло Мастрояни в „Браке по-итальянски", — то подобная холодность может вполне передаваться по наследству! Так же, как цвет глаз или, скажем, волос!.."