Сальватор

И, наконец, сапоги в отличие от сужавшихся книзу штанов расширялись внизу, обтягивая такую огромную ступню, которую предусмотрительная природа только и могла сделать столь внушительной для того, чтобы ее обладатель мог сохранять равновесие в условиях самых невероятных болтанок корабля посреди бушующего океана.

А его лицо цвело в обрамлении белого галстука, повязанного на широкий воротник, словно букет пионов в упаковке из белой бумаги.

На огромной шее был повязан платок в красно-зеленую клетку. Повязан одним из узлов, которые называют морскими. Костюм незнакомца дополняла черная фетровая шляпа с широкими полями и длинным ворсом.

Добавим, что в руке он держал огромную трость, срезанную, несомненно, в лесах Вест-Индии или Ост-Индии, где только и могло произрастать такое растение. А незнакомец, очевидно, в память о каком-то приятном ему событии, связанном с этой тростью, украсил ее золотым набалдашником, увеличившим ее и без того огромные размеры.

Что же могло привлечь этого необычного человека на распродажу картин?

Был бы Петрюс художником-маринистом, в визите богатого отставного моряка, пожелавшего приобрести галерею морских полотен, не было бы ничего необычного.

Но появление моряка в мастерской художника, пишущего на исторические сюжеты и даже жанрового художника, вполне могло удивить истинных любителей живописи.

Посему при появлении моряка в мастерской внимание всех присутствующих там людей, до этого сосредоточенное исключительно на картинах, немедленно переключилось на вновь прибывшего.

А тот, не обращая на это внимание, остановился на середине лестницы, изучающе оглядел все вокруг, вынул из кармана чехол, а из чехла очки с золотыми дужками, нацепил очки на нос и направился прямехонько к картине Шардена, которая до его появления привлекала всеобщее внимание.

На полотне была изображена кухарка, чистящая овощи и приготовившаяся бросить их в котел.

Огонь, котел и овощи были написаны так выразительно и достоверно, что при виде котелка, крышка которого лежала на печи, он шумно вздохнул и громко воскликнул:

– Гм! Гм!..

И, прищелкнув языком, добавил:

– Бульон так и просится в рот!

Затем поднял левую руку движением, которое выражало полнейший восторг.

– Великолепно! – произнес он все тем же восторженным тоном, словно он был в помещении один. – Великолепно со всех точек зрения!

Несколько посетителей, разделявших мнение вновь прибывшего о картине Шардена, подошли поближе. Те же, кто это мнение не разделял, наоборот, отошли подальше.

После долгого и пристального любования картиной, во время которого он то поднимал очки, то снова опускал их на нос, незнакомец отошел с явным сожалением и направился к одному из ранних рисунков мариниста Гюдена.

– Ох-ох! – сказал он. – Вот и вода. Посмотрим-ка на нее поближе.

И приблизился к полотну, едва не касаясь его носом.

– Да, тысяча бойниц! – сказал он. – Это вода, и даже соленая… О! О! Но кто же написал эту картину?..

– Один молодой художник, мсье, один молодой человек, – сказал какой-то старый господин, наслаждавшийся понюшкой табака точно так же, как моряк видом моря.

– Гюден, – снова произнес любитель живописи, обнаружив подпись на картине. – Я, помнится, слышал это имя в Америке. Но полотно этого художника я вижу впервые, поскольку я считаю, что этот художник, как бы молод, как вы говорите, он ни был, но является настоящим мастером. Ибо только мастер мог так нарисовать вот этот барк и вот эту волну. Я не так доволен взбирающимися по вантам матросами, но сделать великолепно все просто невозможно. Ах! А это еще что? Посмотрим, посмотрим…

И моряк снова принялся разглядывать картину вблизи.

– А что вы скажете по поводу вон того брига, что виднеется вдали?

– Не желая вас огорчать, мсье, я скажу, что это – корвет, а вовсе не бриг… Да, корвет, который несется по ветру левым галсом под гротом, бизанью и обоими марселями. С его стороны это весьма скромно, поскольку при таком ветре он вполне бы мог поднять и брамсели и топсели. Я, к примеру, в подобную погоду всегда командовал: «Поднять все паруса!»

И, верный своей привычке, которую сохранил и на суше, моряк отдал эту команду, используя всю силу своих легких.

Все обернулись. Только несколько любителей живописи продолжали разглядывать картины. Но большинство присутствующих собрались вокруг моряка и составили ему внимательную аудиторию.

Незнакомец, как мы видим, говорил все не для глухих.

И пожилой господин, который уже успел переброситься с ним несколькими словами, немедленно спросил:

– Ах-ах! Мсье, вы, кажется, командовали кораблем?

– Имел такую честь, мсье, – ответил незнакомец.

– Трехмачтовым? Бригом? Корветом?

– Корветом.

Затем, явно не желая продолжать этот разговор, по крайней мере на морскую тему, моряк отошел от волн, барка и корвета Гюдена и приблизился к полотну Буше.

Но старый знаток живописи, который, безусловно, желал узнать мнение столь искушенного в искусстве человека по поводу мастерства художника мадам дю Барри, ни на шаг не отставал от моряка в его маневрах.

Подобно тому, как светило тянет за собой спутники, моряк двигался по мастерской в сопровождении многочисленных и внимательных слушателей.

– Хотя тут и нет никакой подписи, – сказал наш моряк, глядя на картину преемника Карла Ван-Лоо, – нет никакой необходимости спрашивать, что это такое: это «Туалет Венеры» кисти Буше. Художник из чувства лести придал Венере черты несчастной куртизанки, которая в то время позорила французскую монархию… Плохая картина! Никудышний художник! Буше мне не нравится! А вам, господа?

И, не дожидаясь ответа у тех, чье мнение он спросил:

– Я знаю, у него неплохо подобран цвет, – добавил он как всегда громко. – Но это – претенциозный и манерный художник. Такой же, какими были и все его персонажи… Гнусная эпоха! Убогое подражание манерам Ренессанса! Это не плоть, как у Тициана, и не мясо, как у Рубенса!

Затем, обернувшись к слушателям:

– И именно поэтому, господа, – сказал он, – мне нравится Шарден: он один действительно силен, поскольку он действительно прост среди всего этого жеманства и гнусностей своего века… О! Простота, господа, простота! Что бы вы ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться!..

Против этой аксиомы никто возражать не стал.

Более того, любитель живописи, уже имевший честь разговаривать с моряком, оглядев всех присутствующих, словно просил слова, и увидев, что никто против этого не возражал, произнес: