Самая желанная

— Жутко! Не знает, чем еще ублажить. И ревнив, как мавр! Но однажды… Ой! — Надя залилась радостным смехом. — Однажды мы разбирались, кто с кем чего… ну, завелись… А Витька покачал головой, печа-ально так, и говорит: «Угораздило же меня в такое дерьмо втрескаться!» Считаю, отменное признание в любви!

— У меня и такого не было. Нет, конечно, всякие слова красивые говорили, — вспомнила Кристина вчерашнее страстное признание Геннадия. — Но… не верю. Не хочу верить. Ладно, у тебя скоро визитеры, а я к бабке собралась. Только раз с ней после приезда виделась — и то в толкучке. Поздравить она молодоженов заезжала. Но у нас ночевать негде пока — Фил новые апартаменты обещает к осени жене преподнести. Так что почти и не поговорили со старушкой. — Кристина порылась в сумке и вытащила сафьяновый футляр:

— А это тебе подарок.

Надин ахнула, вытряхнув на стол сверкающие колье и диадему:

— Это что, те самые?!

— Да, считай, музейная ценность. Целый месяц в сейфах римского криминального отдела хранились, принимали участие в судебном процессе в качестве вещественного доказательства… Мне за них, кстати, приличные бабки предлагали любители детективных раритетов. Вот здесь, в центре, пустой глаз — как раз от настоящего бриллианта. Остальные, увы, стразы.

— Ну, девушка, угодила! Это же настоящая сенсация! Мой Новый упадет от восторга. Принимаю в качестве свадебного подарка. Потрясла меня, Тинка!

Надин поцеловала подругу и, примерив диадему, глянула на себя в коридорное зеркало.

— Именно этого мне и не хватало!

Черный кофе подействовал как снотворное. В электричке Кристина уснула с приятным чувством удавшейся мести: эту диадему вместе с «Голубым принцем» она подарила Санте, а теперь отдала Надьке. Она освободилась от вещицы, тянущей шлейф воспоминаний. Самых разных и, что, самое обидное, — отчасти трогательных. Никогда теперь она не будет мысленно возвращаться в то раннее утро, когда неслась в Рим по автостраде с веселым певцом. В салоне пахло сосновыми ветками и звучал его голос. А в душе расцветали надежды — переливчатые, летучие, как мыльные пузыри… Потом они остановились у ее отеля и Кристина вынесла Санте сафьяновый футляр…

…Анастасия Сергеевна наскоро обняла внучку у калитки и подтолкнула к дому.

— Хорошо, что протопить успела — третью ночь у соседки ночую. Одинокая она, ну, ты знаешь, Фокина. Гипертонический криз в пятницу был, «скорую» вызывали, еле в чувство привели. Теперь одна спать боится; помру, говорит, никто и не узнает.

Бабушка поставила на плиту чайник, обмахнула тряпкой вытертую клеенку, знакомую — в розочках. Кристине стало совестно. Помимо ее жизни, ее проблем, совсем рядом существовали другие, куда более прозаические и страшные. Какое дело этим огородным бабкам до светских сплетен, показов «высокой моды», мафиозных разборок? Душещипательных романов и волнующих тайн им теперь с лихвой хватало в мексиканских и бразильских телесериалах.

— Спасибо демократам, что дали на старости лет настоящую жизнь посмотреть, да ведь и жизнь не простая штука… Наша докторша Татьяна Леонтьевна после «Дикой Розы» весь поселок обегала. Там Веронику Кастро похитили, ну, эту — Розу. И все старухи влежку — никакого валокордина и нозепама не напасешься…

Бабушка, коротко повыспросив у внучки про Италию, с интересом перешла к своим проблемам. Оказалось, что чужеродные Луисы, Хулио, Альберто и Эстебаны стали здесь такими же реальными персонажами, как алкаш Фомка Козловский, терроризировавший нецензурным пением всю улицу. «Мне сегодня хорошо, мне сегодня весело: моя милка мне на х… бубенцы повесила!» — нагло распевал он в праздники, пренебрегая патриотическими песнями.

— На прошлое лето пожаловаться не могу. Одних огурцов тысяч на сто продала, слив было — завались и, конечно, цветочки, — похвасталась Анастасия Сергеевна.

— А что, наши цветы все идут? Ведь теперь в Москву столько импортных завезли — красота! Розы — на метровых ногах и любых расцветок. У них ведь там теплицы огромные и все на компьютерах.

— А здесь на своем горбу, — то ли с гордостью, то ли с горестью сказала бабка. — Гладиолусы сырость съела, гиацинты обмельчали, подмерзли, что ли. Стебли тонкие, еле-еле соцветия держат. Ты бы мне оттуда хоть какой-нибудь редкий цветок привезла, как у этих, что в киосках торгуют. Семян-то сейчас навезли полно, только редко из них что выходит.

— Природные условия у нас другие: «зона рискованного земледелия»… В Италии этих гиацинтов — как у нас клевера. Правда, правда! А цветы мы с тобой хорошие обязательно посадим. Я ведь пока здесь жить буду.

— Как «пока», лето, что ли? Мать намекала, что Филимон тебе квартиру подыскивает, но говорит, планы у тебя пока не ясные. — Бабушка поставила персональную Кристинину чашку с медвежонком, уцелевшую еще из детского набора, и пододвинула тарелочки с пирожками. — Ешь, ешь, твои любимые, с яблочным повидлом и черникой. Черничные пироги меня еще свекровь печь научила, мол, старинный семейный рецепт. И уж больно мудреный — возле теста даже шуметь нельзя. Оно и сквозняков боится, и перегреву… Я теперь по-своему делаю.

— Вкусно. Люблю, когда начинки много. Как это она у тебя не протекает? — задумчиво рассмотрела Кристина пирожок и тут же спросила: — Ба, расскажи про деда, что расстреляли. Ну, мужа твоего…

— Чего ты вспомнила? Реабилитированный он, все документы есть. Еще при Хрущеве выдали.

— А фамилия его какая? Павлухин — это ведь от твоей свекрови? А ее муж кто был?

— Ерунда это все, внучка. В те годы много клеветали и многого боялись, фамилии, созвучные дворянским, скрывали. А теперь наоборот — все, оказывается, князья и графья, Голицыны да Юсуповы. Бородки отпустили и в своем Дворянском собрании заседают… Прадед твой был человек интеллигентный, мягкий, царство ему небесное. Да я его и знала-то совсем немного, а потом, когда мужа сослали, как родственника врага революции, — возненавидела. Сам свекор к тому времени уже покоился на старом московском кладбище. И фамилия под крестом выбита — Шереметев. Только зря все это, ошибка! Совпадение — и больше ничего! Уж сколько я по начальству ходила, доказывала, говорят: «Вы что, гражданочка, не доверяете компетентности наших органов?..» Будет прошлое ворошить. Ты лучше мне свое будущее опиши — на что теперь замахиваешься?

— Во-первых, на диплом о высшем образовании. Хочу переводчицей стать и еще какую-нибудь деловую специальность получить — вроде менеджера, секретаря… Но это уже чуть позже… — Кристина замялась, не зная, посвящать ли бабушку в свои планы на материнство.

— Значит, моды показывать больше не будешь? А иностранцам откажешь — от ворот поворот? Что так? Все, наоборот, туда рвутся. — В бодром тоне Кристины Анастасия Сергеевна почуяла что-то неладное.

— У каждого свое. Мое счастье, видать, здесь. Значит, буду искать. И знаешь, — Кристина обняла бабушку и шепнула в ее шерстяную, пропахшую дымом линялую кофту: — Я тебе скоро правнучка принесу…

После долгих оханий и всхлипов бабушка успокоилась и даже стала уговаривать Кристину верить в светлое будущее. Привела примеры из двух сериалов, где намучившиеся героини все же надевали подвенечное платье, предъявив рожденных в гордом одиночестве сыновей своим любимым. И детишки, уже подросшие и очаровательные, оказывались очень кстати в счастливой молодой семье.

Прошло два дня. Кристина вздрагивала от каждой останавливавшейся поблизости машины. Но Геннадий не появлялся. Она приняла твердое решение деликатно отказать ему и старательно «накачивала» негодование — уж очень была похожа внезапная вспышка страсти русского богача на неожиданные симпатии лже-Стефано. Но то, что Геннадий так легко отступился от своих намерений, несколько обижало. Порой казалось даже, что опять проморгала она сдуру нечто ценное. «Пуганая ворона и куста боится», — посмеивалась она над своими опасениями. Нельзя же теперь, в самом деле, в каждом разбогатевшем гражданине РФ видеть мафиози, а в любом мужчине, признающемся в нежных чувствах, подозревать корысть?

Кристина пребывала в растерянности. Новый стиль жизни матери казался ей не менее противным, чем прежнее нищенское пуританство. Здесь, в деревянном доме бабушки, она хотела вернуть себе уверенность в том, что наметила правильную перспективу: учиться, стать переводчиком, обставить свою маленькую квартирку, в которую можно будет принести из роддома «бамбино». Независимость, достоинство и профессионализм. А за ними — честная карьера, хорошие заработки и, наверно, далеко-далеко, у самого горизонта, тот день, когда прикатит она в Рим с очень влиятельной делегацией. Элегантная, строгая и обаятельная синьора Ларина. И где-нибудь на приеме или банкете, а может быть, ночью, у фонтана Треви, встретит знакомый взгляд. Санта будет весел и разговорчив, хвастаясь своими детишками и научными достижениями. А она просто скажет: «У меня тоже есть сын — Рома»… Кристина решила, что назовет ребенка только так, независимо от пола: Романо или Романа — все равно. Это единственное, что достанется ему от отца. А может, еще — черные кудряшки, дерзкий взгляд, ямочка на подбородке? Кристина улыбалась, представляя довольно взрослого и очень красивого паренька, которого не стыдно будет предъявить Санта-Роме… Только вот никакой муж рядом с ней в воображаемом будущем не мелькал. Да и не нужен он, ни к чему.