Самолёт Москва – Белград

Но бабушка только отмахнулась:

– Ну, а что бы и не повесить карточку? Какой мужчина видный! И всё, что надо, он там видел, только говорить ему нельзя, не те времена сейчас, Полинка. Ты тоже никому не рассказывай, что я в церковь хожу.

Обречённо закатив глаза, Полина простонала:

– Ну, ты-то откуда знаешь, что Чкалов видел, ты в кабине с ним сидела, что ли?

Бабушка шутя дёрнула её за косичку:

– Мала еще о таких вещах судить, без Бога не до порога, знаешь ли. Кстати, унесёшь в понедельник кулич и яйца Гликерии Николаевне, только осторожненько передай, чтоб никто не видел. Поняла? Нет, пожалуй, я завтра сама зайду на кружок.

Полина занималась в кружке хореографии в Доме пионеров. Преподавала в кружке Гликерия Николаевна Мичурина-Стрельская, как говорили до революции, актриса императорских театров. Девочка знала, что самой большой мечтой Гликерии было вытурить её из кружка и больше никогда не видеть, как она шарашит мимо музыки. Нет, с физическими данными у Полины было всё в порядке: длинные ноги, высокий подъем, гибкая спина, но она оказалась начисто лишённой музыкального слуха! Её ни разу, ни на одном отчётном концерте на сцену не выпустили! Полина ненавидела этот кружок всей душой, но бабушка была непреклонна:

– Тебе нужна хорошая осанка и хоть какая-то пластика. Что ты переживаешь? Никто не ждёт, что ты станешь Павловой, но, хотя бы ноги кавалеру не отдавишь на танцах, и то хорошо.

Чтобы задобрить Гликерию Николаевну, бабушка часто приходила на занятия, вела с бывшей балериной светские беседы, задёшево чинила и шила одежду. Во время войны в дом, где жила Гликерия Николаевна попала бомба, а та никогда не спускалась в бомбоубежище… Бабушка, когда узнала о гибели Гликерии, всю ночь плакала и молилась, а она, затаившись под одеялом, подозрительно долго хлюпала носом.

Полина Аркадьевна промокла платочком подступившие слёзы. Вернуться бы хоть на денёк в те времена и услышать, засыпая, как бабушка шепчет вечернюю молитву…

Кира сходила на почту и отбила телеграмму Алёне: "Люблю тчк Прости тчк". Алёна, получив телеграмму, фыркнула. Вот и дура же, эта Кирка. Хорошо, хоть Генка телеграмму не видел, устроил бы сцену ревности. Люблю. Прости. Но ответную телеграмму всё-таки отправила, с одним словом (деньги, вообще-то, надо экономить) – "Прощаю".

***

Москва ошеломила Киру суетой и шумом. Она со страхом смотрела на давку в метро, казалось, что стоит только сделать шаг вперёд, как её тело навсегда растворится в этом человеческом водовороте. Но была и другая Москва, она поднималась в синее мартовское небо бисквитными шпилями высоток, проносилась автомобилями, пахла дорогими духами модно одетых женщин, сияла витринами магазинов, зазывала в театры и на выставки, источала аромат свежей сдобы и натурального кофе, сваренного в чудном ковшике, называемом «туркой».

Московская квартира Полины Аркадьевны располагалась в сказочно красивом доме из бледно-желтого кирпича с трапецевидными выступами на фасаде. Полина объяснила Кире, что эти выступы называются эркеры, а сам дом построен ещё при Сталине. В самой квартире явно чувствовался мужской запах, но он не был отталкивающим, совсем наоборот, приятным, горьковато-древесным, с едва уловимой горчинкой полевых трав. Полина Аркадьевна ещё в поезде рассказала, что в квартире временно проживает её сын, Братислав, который целый день занят на работе, возвращается поздно, а частенько и вовсе не ночует дома.

Кира с любопытством рассматривала квартиру. Она такую обстановку раньше только в кино видела про старинную жизнь: массивная резная мебель, шкафы под самый потолок, заставленные книгами корешок к корешку, на стенах, вместо ковров, картины. Особенно восхитительна была настольная лампа: стеклянный, узорчатый абажур держался на металлической ножке в виде стебля с длинными, узкими лепестками. Полина, заметив её интерес к лампе, охотно пояснила:

– Это модерн, Кирочка. Необычно, правда? Милая, ты ложись, поспи с дороги, я пока займусь обедом, хорошо? После сходишь за хлебом, булочная на первом этаже, не заблудишься, не бойся.

Кира уснула, как только её голова коснулась подушки. В дороге выяснилось, что она совершенно не может спать в поезде, тем более на верхней полке, откуда всё время боялась упасть, а здесь так сладко спалось, и ещё этот, тягучий, тёплый запах… Проснувшись часа через два, Кира явилась на кухню, и, потирая кулачками припухшие глазки, выразила полную готовность сходить за хлебом. Полина Аркадьевна написала на бумажке, что нужно купить в булочной: бородинский, батон московский и рогалики.

Выйдя из магазина, Кира достала из авоськи буханку бородинского и недоверчиво потянула носом: странный запах, вроде приятный, но странный. Во двор заехала длинная, блестящая машина, из которой вышел высокий пожилой мужчина. Кира ахнула от удивления. Да, это же её любимый артист! Точно, он! Евгений Яновский! Актёр обошёл автомобиль, открыл пассажирскую дверцу и подал руку ослепительной молодой блондинке в песцовой шубке. Ага, внучка! Девушка слегка коснулась губами щеки мужчины, что-то сказала, смеясь, и, цокая каблучкам, поспешила к тому же подъезду, куда направлялась и сама Кира. Внучка артиста грациозно впорхнула в подъезд, чуть не прищемив Кире нос, та, испуганно хлопнув глазами, неуверенно потянула на себя массивную дверь и прошмыгнула внутрь.

Девушка в шубке стояла у лифта, и, снисходительно глянув на Киру сквозь пушистые ресницы, спросила серебристым голоском:

– Вам на какой этаж? Прошу прощения, вы живёте здесь? Я вас раньше не видела.

Девочка вежливо ответила:

– Добрый день, меня зовут Кира, я в гостях у Полины Аркадьевны.

– У Виноградовой? Вы её родственница? Передавайте ей привет от Кати Яновской, это я, только не забудьте, пожалуйста! – оживилась блондинка, засыпая Киру вопросами со скоростью пулемёта.

Когда они вдвоём ехали в лифте, Катя доверительно поделилась:

– У Полины Аркадьевны золотые руки, и голова тоже золотая. Если бы не она, эти коновалы исполосовали бы меня вдоль и поперек! Дай ей Бог здоровья на долгие годы, как жаль, что я её так редко вижу в последнее время!

Когда Кира передала Полине Аркадьевне привет от Кати, внучки актера Яновского, та удивлённо вскинула брови, а потом расхохоталась.

– Внучка? Катя – его жена, не помню какая по счёту, да он и сам не сразу вспомнит. Это же богема! У представителей творческой интеллигенции, знаешь ли, подвижная психика. Когда они влюблены, то пишут бессмертные стихи о любви, гениальную музыку, заставляют нас плакать и смеяться в кино или в театре. Но, когда женщина станет старой и больной, да просто наскучит, её поменяют, как вещь, без особых угрызений совести. Катя была его студенткой в театральном, влюбилась по уши, по крайней мере, всем она говорит именно так. Сам Яновский рассказывал направо и налево, что Катя разделась перед ним прямо в лифте, собственно, с этого и начался их роман, – Полина Аркадьевна осеклась, заметив, что Киру передёрнуло от отвращения. Ласково погладив её по щеке, она продолжила:

– Извини, но ты уже взрослая, а я не заставляю писать сочинения на тему "Татьяна Ларина – нравственный идеал". Благодаря Яновскому, она уже получает лучшие роли в театре, скоро будет сниматься в кино. Переехала из общежития в его роскошную квартиру в центре Москвы. Но! Так повезёт лишь одной из тысячи, самой хитрой и ловкой, остальными пользуются и выбрасывают из своей жизни, как фантик от съеденной конфетки. Ну, а те, кому везёт… Жить со стариком, который высасывает из тебя молодость и силу, день за днём, ночь за ночью. Никогда этого не понимала. Да, это тоже путь наверх. Но мерзкий и дурно пахнущий путь. И он тебе не понравится, Кира.