Сборник "Чистая фэнтези"

Мысль всплывает и тонет, оставив за собой привкус медового пряника с тмином.

Хочется есть, но лень.

Рядом сидит мастер Леонард. Еще неделю назад даже в страшном сне не привиделась бы сия акварель в пастельных тонах. Грубиян и самодур, кожевник Швеллер бдит у постели слабого здоровьем гостя, и под бровями мастера текут голубые роднички. Здоровенные лапы чинно сложены на коленях. В дверь суется Фержерита, оправляя свежий чепец: поинтересоваться самочувствием «любимого благодетеля». Леонард Швеллер жестом отправляет сноху восвояси. Любимого благодетеля нельзя беспокоить. Любимый благодетель отдыхает, слушая неторопливый рассказ хозяина о случившемся.

Позже событие назовут «Триумфом Гвардии Кожемяк».

Дело вышло так. Когда Мускулюс, хмельной от куража, справлялся в Филькином бору с семейством Борнеусов, в доме Швеллера это поняли сразу. Первыми пострадали гвардейцы: после изрядного срока воздержания, вызванного «ледяным домом», вернувшиеся силы оказались столь могучи, что один капрал на время лишился чувств. Второй ринулся, было, в покои лилльчанок, громогласно призывая гвардейца Тьядена принять участие, но случилось чудо. Даже без «наведенной присяги» долг и честь успешно восстали против. Долг держал, честь не пускала. Внутренняя борьба привела к истечению крови из обеих ноздрей капрала, Тьяден же отделался глазным кровоизлиянием, став похож на бычка-трехлетку. Тем не менее, удалось остановиться на пороге краха. Пятясь, фыркая и бранясь черными словами, оба спустились во двор, прихватив с собой опомнившегося собрата по оружию, где и бросились рубить дрова, таскать воду из колодца и предаваться иным упражнениям до полного телесного изнеможения.

Натасканная водица шла на обливания.

Вскоре мастер Леонард поинтересовался причинами столь удивительных действий. После краткой беседы стало ясно: с досточтимым колдуном стряслась беда. Большая беда, приведшая либо к временному помрачению рассудка, либо, упаси Овал Небес, к смертельному исходу. Иначе опытный малефик ни за что не оставил бы свою маленькую армию без защиты.

«Живому или мертвому, мы сохраним ему верность! — поклялись три гвардейца, Леонард Швеллер же только кивнул. — Дело будет доведено до конца!»

Какой ценой далась гвардии дальнейшая охрана вверенных барышень, не смог бы описать и знаменитый бард-изгнанник Томас Биннори. Начал бы балладу или гимн, да и бросил бы на второй строфе. Перед этим меркнут подвиги аскетов Ясной Пустыни и деяния Ухтырских старцев-оптиматов. В придачу, почуяв грозу, девицы правдами и неправдами выведали у слишком молодого и потому разговорчивого Тьядена причину трудностей. О сложная девичья душа! Проникнувшись сочувствием, они исхитрились направить природную стервозность в нужное русло. «Дяденька Андреа, — как называли колдуна барышни, — был с нами добр и терпелив, мы глубоко скорбим, ежели что, а посему войди кто к нам без спросу, глаза выцарапаем, уши оборвем и укусим, укусим, укусим!» Гюрзель, Химейра и Эмпуза оказались столь убедительны, что гвардейцам полегчало.

А тут еще, на беду или к счастью, возник новый фактор отвлечения.

Возвращаясь из центра Ятрицы в расположение эскадрона, стоявшего ниже по реке, три корнета, шесть плац-поручиков, дюжина зауряд-офицеров и около десятка иных кавалеристов, находясь в изрядном подпитии, учуяли соответствующие эманации. Если у штатских лиц в данной ситуации срывало стропила, то что говорить о лицах военных? Короче, после недолгих дебатов двинулись. И были остановлены на подходах к цели двумя капралами из столичной гвардии, которую пращники испокон веку полагали убежищем маменькиных сынков и зазнаек.

Слово за слово, в ход пошли оскорбления, а там и оружие.

Лупильные шесты капралов, пользуясь узостью плацдарма, некоторое время сдерживали наглецов. Пращи оказались в наличии лишь у трех вышеупомянутых корнетов. Юные сорвиголовы взялись, было, крыть гвардию навесным огнем и почти преуспели, когда на крыше дома объявился метатель Тьяден. Для перепелиных яиц расстояние оказалось слишком большим, да и яиц в корзине оставалось минут на пять боя, — но судьба улыбнулась юноше. Рядом с домом росли две райские яблоньки с плодами безвкусными, годными на варенье для свиней и окаменелыми от горечи. Соорудив из пояса самодельную пращу, Тьяден героически держался один против трех, используя преимущества высоты.

Увы, шест одного из капралов вскоре треснул пополам.

Кавалерия перешла в наступление по всему периметру, и быть беде, когда б не ополчение.

Явление мастера Леонарда с колом вызвало у пращников сперва хохот, а вскоре — смятение. На подмогу отцу прибежал разъяренный Шишмарь: вооружен жердью, он бился бок о бок с бродяжкой Яношем, ухватившим совковую лопату. К этому времени Тьяден уложил самого настырного пращника. Силы, тем не менее, оставались неравными. Защитников дома теснили, запас яблок на ветвях подходил к концу, и Тьяден подумывал спуститься вниз, кинувшись врукопашную, когда фортуна сунула захватчикам кукиш.

Дальнейшую историю Мускулюс знал в подробностях.

Утопая в бессловесных благодарностях, он робко потянулся вдоль дозорной паутинки. Сперва колдуна изумила толщина и плотность нити — тянуться оказалось легче легкого. Но предел удивлению еще не был положен. Вздрагивая от недоверия, ибо удача обычно брезговала малефиком, он обнаружил твердыню «ледяного дома» вокруг каждого из трех гвардейцев. Дужки замок-наговоров выглядели литыми, блестящими, словно их никогда не касалась ржавчина. Обоняние усталой гвардии закупоривал пористый кляп, спасая от ароматов Красильной слободы, но пропуская изрядный букет обычных запахов. Кажется, доминировала лаванда — напрочь отсутствуя в слободе и доме, лаванда согласно «Канону о фимиамах» способствовала воздержанию и покою чувств.

Колдун предполагал, кому обязан чудесной лавандой и прочими услугами.

Мастер Леонард не замедлил подтвердить:

— Да, чуть не забыл. Старею, память никудышная… Ваш товарищ просил сообщить, что причин для беспокойства нет. Ну, я пойду. Вам надо отдохнуть, сударь…

Кожевник грузно поднялся, но малефик ухватил его за полу кафтана.

— Обождите, друг мой…

Чудное обращение вместо традиционного «мастер Леонард» вырвалось само собой, непроизвольно. Хозяин остановился, с доброжелательством глядя на гостя. Ни малейшего удивления не отразилось в маленьких голубых глазках мастера. Словно каждый светлый день его дом штурмовала легкая кавалерия, а «столичные штучки» баловали кожемяк любезностями. Он стоял, смотрел, пока Андреа собирался с духом. Малефик втайне недоумевал по поводу въедливости, нимало не свойственной Мускулюсу ранее, — но промолчать и не задать один докучливый, неэтичный, слишком личный и, в сущности, не имеющий значения вопрос…

Нет, не мог.

— Скажите, что вы испытываете, когда… — следующее слово далось с трудом, словно дипломированный колдун произносил его впервые. — Когда колдуете?

Ничего не изменилось в грубом мужицком лице кожевника. Ни единая жилка не дрогнула. В отличие, скажем, от ведьмы Мэлис, для которой тема шмагии была оскорбительной и болезненной.

Швеллер задумался, простецки почесал в затылке. Как если бы гость всего лишь продолжил естественную и привычную для обоих беседу.

— Не мастак я рассказывать, сударь. Наверное, то же, что и вы, не в обиду будь сказано. Руками разное делаю, слова всякие говорю. Ясе легче и становится. А то что ж это выходит: лежит и лежит, колода колодой. Жалко ее, вот и помогаю. Встает Яся, гуляем мы с ней по холмам и долинам, разговоры ведем… Раньше мало говорили, так хоть сейчас отведем душу. Вы представьте, что в силах Ядвиге моей помочь, и сразу поймете: что да как. Уяснили, сударь?

— Не очень. Поймите правильно, друг мой, — я практик, для меня результат важней собственно действий! А если результата днем с огнем не сыщешь…