Счастье Раду Красивого

Эти слова она явно обращала к своим младшим братьям - Мирче и Владу, которые тут же появились в комнате вместе с ней:

– Отец, а молдаване точно не возьмут город?
– почти хором спросили они.

– Нет, не возьмут, - снова сказал я.

Правда, когда я направился к себе в покои, уверенность почему-то начала покидать меня. Я спрашивал себя, правду ли сказал жене и детям. А может, я солгал?

Как бы там ни было, мне следовало дать своим слугам распоряжение готовиться к отъезду. Завтра на рассвете я собирался выехать из Букурешть, чтобы к середине дня уже быть в Джурджу, а оттуда отправиться в Никопол или в другую крепость - в зависимости от того, где сейчас находился никополский бей, который всё время переезжал с места на место, следя за порядком во вверенной ему приграничной области.

Уже войдя в свои комнаты, я услышал откуда-то из-за спины:

– Господин...

Это произнёс знакомый голос. Я ожидал его услышать, потому что со вчера, вернувшись в столицу, почти не уделил его обладателю внимания.

– Господин, - повторил Милко, заходя вперёд и глядя мне в глаза.

Я вдруг почему-то подумал, как же хорошо, что он больше не носит чёрное, и что кафтан из бледно-синей ткани, который сейчас на нём, ему очень к лицу. А ведь юноша надевал эту новую одежду без всякой мысли понравиться мне. Он вообще сейчас думал о другом.

Очевидно, ещё мгновение назад Милко хотел спросить: "Всё очень плохо?" - а теперь, увидев выражение моего лица, чуть приободрился: - Господин, ведь молдаване не возьмут город?

– Не знаю. Не должны, - ответил я, и это было гораздо честнее, чем то, что я сказал жене и детям.

– Господин, - снова повторил он и обнял меня, потому что ему было страшно.

В дверях показался один из греков-челядинцев, но я едва уловимым взмахом руки велел этому греку удалиться.

– Прости меня, Милко, - вырвалось у меня.

– За что, господин?
– удивился тот и, разомкнув объятия, снова посмотрел мне в глаза.

– За то, что я так слаб и не могу защитить людей, которые мне дороги.

– Слаб?
– переспросил юноша, а затем уверенно произнёс: - Господин, ты не слаб. Ты просто не уверен в себе, но это пройдёт. А так ты сильный.

– Сильный?
– я в свою очередь удивился и посмотрел с сомнением.

– Да, - Милко, положив руки мне на плечи, несколько раз кивнул.
– Как ты можешь быть слабым, если научил быть сильным меня?

– Тебя? Сильным?
– мне по-прежнему казалось непонятным, потому что я всегда считал и продолжал считать, что такого юношу как Милко всякий может обидеть.

Юный писарь улыбнулся, и его лицо светилось счастьем. От прежнего страха не осталось и следа:

– Раньше мне казалось, что, как бы я ни старался, мне не изменить свою судьбу, и она никогда не будет такой, как мне хотелось бы. Но ты... ты заставил меня думать по-иному. Теперь я знаю, что могу изменить свою судьбу, если буду упорен и терпелив. Я получил то, к чему стремился. Но у меня не было бы того, что есть теперь, если бы я только сидел и горевал о том, чего лишён. Я совершал поступки, и они помогли мне добиться того, чего я желал. Значит, я сильный, раз властен над своей судьбой.

Разумеется, мне было понятно, чего он желал и чего добился, поэтому я улыбнулся и ответил:

– Да, ты сильный.

– А ты - тем более, - подхватил Милко.
– Ведь это ты меня учил быть терпеливым и стремиться к цели.

Я сам крепко обнял его, и мне захотелось сказать: "Я люблю тебя. Люблю за то, что ты такой слабый и одновременно такой сильный. Я могу заботиться о тебе как о более слабом и потому чувствовать себя сильным, но когда мне самому нужна опора, ты даёшь мне это". Мне хотелось признаться, но затем пришло сомнение, поймёт ли Милко с первого раза. А если поймёт превратно и обидится? Придётся долго объяснять, а на это сейчас совсем не было времени.

* * *

К никополскому бею следовало ехать с подарком. Даже если при этом везёшь ему ещё и деньги, чтобы нанять воинов.

Можно было подарить красивую золотую посуду, небольшой бочонок хорошего вина или что-то иное, но выбирать сейчас следовало лишь из того, что есть у меня в комнатах или лежит в дворцовых подвалах. Достать другое не хватило бы времени, так что выбор казался не велик, и я как раз обсуждал это со своими слугами-греками, как вдруг выяснилось, что времени ещё меньше. В покои вошёл один из дворцовых стражей и сказал:

– Государь, твой слуга Стойка очень просит тебя прийти. Молдаване подступили к стенам города.

– Что?
– я ушам не поверил.
– Как они успели за два с половиной дня дойти сюда?

– Не знаю, государь, - ответил стражник.
– А вот Стойка знает.

Оказалось, страж выразился не совсем точно. Он имел в виду лишь молдавскую конницу, которая действительно подошла к стенам Букурешть, но остановилась на некотором расстоянии, а мои воины стрелами и пушками не подпускали её ближе. Как видно, приказа нападать она не получала, потому что легко смирилась с тем, что ближе ей не подойти и не помешать жителям пригорода, которые поспешили перебраться вместе со скарбом под защиту городских укреплений.

Глядя со стены на всадников, кучно стоявших вдалеке на равнине, Стойка сказал:

– Они наверняка были посланы вслед за тобой, чтобы поймать тебя. Не зря мы торопились доехать до столицы. А теперь молдаване видят, что в столице им дают отпор, как будто их ждали. Поэтому они доложат Штефану, что ты здесь, в городе.

– Как же мне теперь ехать к никополскому бею?
– спросил я.
– Если покину город, они поймают меня. Но и не ехать я не могу, ведь вслед за ними через несколько дней подойдёт молдавская пехота и тогда они начнут штурм. Я не могу просто сидеть и ждать, когда это случится! Может, сразимся с этой конницей, пока её мало? Сколько их? Тысяча? Две?

– Я насчитал четыре. Это много, - прозвучал ответ.

– Значит, надо придумать способ отвлечь их, чтобы мне уехать.

– Отвлечём, - спокойно ответил Стойка, - но я настоятельно советую тебе, государь, ехать к никополскому бею не завтра утром, а сегодня ночью. Мы отвлечём их, а ты уедешь через дальние ворота. А даже если они и увидят тебя, то быстро потеряют в темноте.

– Ты опять прав, - улыбнулся я и в очередной раз подумал, что этот человек чем-то напоминает мне моего старшего брата Влада.

* * *

Как же я был неправ, когда думал, что все мои домашние и слуги будут мысленно укорять меня за поражение! Как же я был неправ, когда избегал говорить с ними! За целый день, проведённый во дворце после возвращении в Букурешть, со многими из них я не обменялся даже двумя словами. И вот наступила ночь, мне настала пора уезжать, а все они вышли во двор проводить меня и смотрели с искренней теплотой, как будто я ни в чём не был виноват.

Не только моя семья, но и все мои воспитанники и воспитанницы говорили, чтобы я вёл себя осторожно.