Счастье Раду Красивого

– Береги себя, мой супруг, - сказала жена.

– Береги себя, отец, - сказали мои дети.

– Береги себя, господин, - наперебой говорили другие "дети", о которых я заботился на протяжении последних одиннадцати лет, и которые уже выросли, а я мысленно продолжал называть их детьми.

– Пусть тебе Бог поможет, - добавила самая старшая из моих воспитанниц, Зое. Её я уже успел выдать замуж, и по ней было видно, что она сама скоро родит дитя, но мне по-прежнему хотелось назвать её "девочка".

– Удачи тебе, господин, - сказали мои слуги-греки, которых я опять не брал с собой. Решил взять только двух, самых молодых.

Милко, писари из канцелярии и обычные слуги, верно служившие мне много лет, молчали, но тоже желали мне добра и истово крестились, когда дворцовый священник осенял меня крестным знаменьем.

Глядя на них на всех, я думал, что теперь точно не имею права ошибиться или дать волю страху. За мои ошибки понесут наказание те, кто мне дорог.

Затем обернулся к боярам, облачённым в доспехи и стоявшим здесь же вместе со другими вооружёнными людьми:

– Идёмте.

Нам предстояло сделать так, чтобы молдаване не смогли помешать мне добраться до Джурджу.

* * *

Как видно, чужие молитвы не пропали даром - Бог и впрямь помог мне. Ночное небо было ясным, светила почти полная луна, поэтому бояре, сопровождавшие меня, когда я только выехал из города, сразу увидели, как впереди на дороге вдруг пришли в движение две тени, которые сразу же понеслись от нас куда-то через поле.

Молдаван было не настолько много, чтобы окружить город, поэтому они расставили дозоры возле всех ворот. Две тени были молдавскими всадниками, торопившимися предупредить остальных, поэтому Стойка велел догнать врагов.

Молдаване, конечно, не знали местность вокруг города, поэтому мчались напрямик, не разбирая дороги, а вот посланные за ними четыре воина, которые всю жизнь прожили в Букурешть, даже ночью знали, где удобнее проехать, и сумели поймать дозорных.

Я видел это издалека, потому что по замыслу Стойки нам следовало ехать вперёд и не останавливаться, чтобы удалиться от города как можно дальше.

Если бы дозорные не оказались пойманы, наш отряд разделся бы. Я со своими слугами и малым числом воинов поехал бы в сторону Джурджу, а мои бояре во главе со Стойкой направились бы обратно в Букурешть, чтобы молдаване думали - румыны не надеются ускользнуть и поэтому возвращаются под защиту стен. Теперь же, благодаря тому, что молдаване не могли узнать о нас слишком скоро, бояре получили возможность провожать меня ещё некоторое время и охранять.

Я даже испытал лёгкое сожаление, когда Стойка сказал, что надо остановиться:

– Дальше тебе придётся одному ехать, государь. Мы, как могли, помогли, а дальше пусть тебе Бог помогает. Возвращайся скорее с подмогой.

– Вы уж продержитесь без меня дней пять, и помощь обязательно будет, - ответил я, снова пришпоривая коня.

На мгновение мне подумалось: "А что если не сумею договориться с никополским беем и придётся ехать к султану?" - однако эту мысль следовало отбросить. "Ты можешь быть сильным и исполнить то, что задумал, - твердил я себе.
– Ты можешь быть сильным, когда у тебя нет иного пути. Если иной путь есть, ты мечешься, но если обстоятельства не позволяют тебе метаться, ты идёшь вперёд твёрдой поступью. Вот и иди".

Эти мысли занимали меня всё то время, пока я продолжал ехать в сторону Дуная, а когда забрезжил рассвет, впереди показалась широкая река в окружении облетевших ив, полускрытая утренним туманом. Рядом с рекой белели рыбацкие хижины, крытые камышом. Были заметны лодки, перевёрнутые для починки, и ряды развешанных сетей.

Подъехав ближе и, постучавшись в одну из хижин, я узнал, что почти не сбился с пути, когда путешествовал ночью по темноте. Чтобы увидеть крепость Джурджу, следовало проехать вдоль берега немного влево.

Бог помог мне. И дальше помогал тоже, потому что начальник крепости Джурджу, приняв меня как дорогого гостя и выслушав, сказал, что мне повезло - никополский бей был в Джурджу вчера, а теперь неспешно направляется в крепость Туртукай, так что нагнать его не составит труда.

* * *

Никополский бей, чернобородый упитанный турок средних лет, облачённый в доспехи подобно мне, встретил меня приветливо: охотно принял подарок - золотую чашу, украшенную чеканным рисунком, - и пригласил отобедать.

Это было хорошим началом, но я чуть всё не испортил. Оказалось, у меня кусок в горло не лезет, а ведь отказ от пищи означал бы нанесение обиды гостеприимному хозяину. Если б я приехал к европейцу и не ел бы вместе с ним, сославшись на то, что от переживаний лишился аппетита, меня бы поняли и извинили. Но человек восточный... не извинил бы.

Казалось, никто из турок не верил, что ты можешь потерять аппетит, если не являешься истинным поэтом, которые не от мира сего. Человеку обычному хочется есть во всякую минуту, а если ты не ешь, когда предлагают, значит, задумал что-то недоброе. Вот поэтому мне следовало не просто глотать еду, но и изображать на лице почти райское блаженство. А это ведь труднее, чем просто глотать.

– Попробуй плов, - говорил мне никополский бей, а я любезно улыбался, после чего тянулся к предложенному блюду пальцами, как и мой собеседник. Плов распространял вокруг себя запахи готового мяса и специй, но моему носу это не казалось приятным, а желудок будто говорил: "Меня нет, поэтому не могу вместить ничего".

Снова моё тело начинало предавать меня. Оно стало врагом, а не союзником, и я не мог понять причину, а лишь чувствовал, что должен победить и этого врага: "Заставлю, заставлю себя проглотить пищу".

К счастью я не разучился искусно притворяться, поэтому мои старания оказались вознаграждены. Во время трапезы никополский бей разоткровенничался, сказав:

– Мои люди весьма сожалеют о том, что не удостоились милости участвовать в походе против Узун-Хасана. Поэтому сейчас они охотно поучаствуют в любом деле. Только не скупись на золото.

Затем мы с этим турком торговались, как будто находились на рынке, и я старался выторговать лучшую цену, но, будь моя воля, уступил бы почти сразу. Не хотелось терять ни одного часа, однако по мнению турок хорошие сделки на много тысяч не следовало совершать быстро, и мне снова приходилось подчиняться обычаю, как и в случае с едой.