Счастье Раду Красивого

"Один день уже прошёл, а я обещал вернуться через пять", - эта мысль не оставляла меня, пока я сидел и торговался, но дальше дело ускорилось.

Ещё два дня и две ночи потребовалось никополскому бею, чтобы собрать людей, и вот в начале четвёртого дня я увидел многочисленную пешую армию, которая выстроилась близ Дуная, как на смотре, готовая подчиняться мне. Я проехал вдоль рядов и объявил, что мы идём к Букурешть.

* * *

Порой мне казалось, что в моей жизни всё начинает повторяться. Одиннадцать лет назад я вместе с турецкой армией пришёл в Румынию, чтобы завоевать эту страну. И вот опять оказался в первых рядах турецкой армии, которая шла по румынским равнинам в сторону столицы.

А впрочем - нет. Теперь всё было совсем не так. Одиннадцать лет назад эту страну пришёл завоёвывать юный красавец, а теперь кто? Поутру облачаясь в доспехи, что уже успело стать привычным, я взял в руки свой островерхий турецкий шлем и случайно увидел своё отражение в гладкой серебристой поверхности. Что-то показалось мне странным, поэтому я присмотрелся и поднёс шлем, случайно послуживший зеркалом, ближе к лицу.

Под глазами залегли заметные тени. Вокруг глаз появились тонкие лучи морщин, и взгляд изменился - в нём уже не было беззаботности, которая свойственна юности. Я смотрел как человек, много переживший, и не мог даже притвориться беззаботным. Слишком велик стал груз опыта, и это же отражалось в форме губ - возле уголков рта залегла складка и, даже если улыбнуться, она не исчезала полностью. Улыбка получалась с оттенком горечи.

Теперь никто бы не сказал, что я выгляжу моложе своего возраста. Раду Красивый стал выглядеть даже старше своих тридцати шести, потому что беззаботная жизнь кончилась.

Я поднял голову и увидел, что грек-челядинец (один из двух, которых я взял с собой из Букурешть) понимающе смотрит.

Мне не удалось удержаться от вопросов:

– Твой господин постарел, да? Да?

– Ничего, - ободрительно произнёс тот.
– Закончится поход, тогда появится время выспаться, и свежесть лица вернётся. А вот это можно поправить прямо сейчас...

Он осторожно потянулся к моему лицу, прикрыл мне пальцами левый глаз и, что-то ухватив, дёрнул. Я не препятствовал, потому что привык доверять другим людям заботу о моей внешности, но слуга дёрнул как-то очень больно.

– Что ты делаешь?
– недовольно произнёс я.

– Теперь их нет, всё хорошо, - ответил он и показал мне на вытянутом пальце две седые ресницы.

– А седые волосы есть?
– вырвалось у меня.

– Есть несколько, - невозмутимо ответил слуга.
– Но если мы поедем к султану, я удалю их тоже.

"Напрасные ухищрения, - будто произнёс кто-то у меня в голове.
– Твоя власть над султаном кончилась. Совсем кончилась. Теперь, если попросишь его о помощи, то он согласится помочь тебе только из жалости, по старой памяти".

Эта осень сдувала с меня последние следы моей юной красоты, как ветер сдувает с дерева последние листья, но дереву лучше, потому что весной оно снова зеленеет и как будто помолодеет, а человек на такое не способен.

"Значит, я могу по-настоящему рассчитывать лишь на себя и на золото в своих сундуках", - думалось мне, поэтому следовало приложить все силы, чтобы дать отпор молдаванам. Следовало сделать всё, что в силах человеческих и не успокаиваться ни на минуту.

Я мог бы похвалить себя, потому что вёл к Букурешть большее число воинов, чем рассчитывал. Я обещал Стойке и другим боярам привести десять тысяч, а вёл тринадцать, но теперь мне всё равно казалось мало.

Пешие воины продвигались по дороге довольно медленно, поэтому я, сопровождая их, также успевал объехать все окрестные деревни и призывал жителей на войну.

– Молдаване осадили нашу столицу. Помогите её отстоять, - говорил я, и меня слушались. Охотно. И это казалось так странно, ведь одиннадцать лет назад, когда в эту страну пришёл юный и красивый Раду, его никто здесь не любил, и никто не хотел слушаться, а теперь крестьяне видели перед собой уже не юного, постаревшего Раду, но, услышав его слова, вооружались, кто чем мог, и шли вслед, чтобы примкнуть к войску.

Так я собрал ещё шесть тысяч, но и этого мне казалось мало.

* * *

Я выполнил всё, что обещал, и даже больше. Обещал привести подмогу через пять дней и привёл, и это вселяло в меня уверенность, что Букурешть не будет взят, но в полдень пятого дня, когда до города уже оставалось совсем не много, впереди на горизонте показались клубы чёрного дыма, поднимавшегося в серое небо.

Я вздрогнул, а затем привстал на стременах, чтобы разглядеть дым. В сердце появилось очень нехорошее предчувствие, но прежде, чем оно успело оформиться в мысль, я опустился в седло и сказал себе: "Это ничего не значит. Не значит, что город взят. Возможно, люди Штефана подожгли пригород. Или это сделали сами обороняющиеся, когда молдаване попробовали подступиться к стенам. Этот дым ничего не значит".

Я повторил себе это множество раз. И ещё - что Бог не мог быть настолько немилосерден и отобрать у меня сразу всех любимых мною людей. Ведь все они остались в Букурешть! Все! Значит, этот город не мог быть взят молдаванами. Не мог. А если Бог допустил это, зачем же помог мне собрать подмогу и выполнить все мои обещания? "Нет, Он не мог допустить. Не мог", - мысленно твердил я, следуя впереди войска, которое мне хотелось бросить, чтобы мчаться вперёд и выяснить, что случилось.

Разумеется, к Букурешть отправилась разведка - конный турецкий отряд, - которая вскоре вернулась с докладом. Я выслушал его, сидя в седле, окружённый пешими турецкими начальниками низкого ранга, которые помогали мне управляться с нанятым войском.

Разведчики сообщили, что действительно горит пригород. А ещё они сказали, что восточные ворота у города открыты, но нам не войти, потому что неподалёку в поле возле леса стоит молдавское войско.

– У них много коней, - доложил начальник разведывательного отряда.

– Значит, это та самая конница, которая была здесь несколько дней назад, - ответил я, - а пехота молдаван ещё не подошла.

– Мы также видели возы, - продолжал рассказывать турок.
– Очень много возов. Мы думаем, они нагружены добычей.

– Это не обязательно означает, что город был взят, - ответил я, будто продолжая убеждать самого себя, что Бог не мог позволить молдаванам разом взять в плен всех людей, которые мне дороги.
– Вероятно, горожане откупились от осаждавших. На возах может быть не добыча, а откуп.

Турок смотрел на меня выжидательно. В его взгляде отразился вопрос: "Так битва состоится или нет?"

И вдруг я поймал себя на том, что готов поступить так же, как в прошлый раз, когда из-за нерешительности проиграл. Предполагая, что жители Букурешть не ограблены, а откупились, я будто стремился найти предлог не нападать на молдаван.

"Если на возах откуп, значит, ни моя жена, ни мои дети, ни воспитанники, ни кто-то другой из оставшихся во дворце не попал в плен, - рассуждал я, но тут же сам спросил себя.
– А если на возах добыча? Тогда всё наоборот, и если я не нападу на молдаван сейчас, то упущу последнюю возможность освободить всех".