Счастье Раду Красивого

Мне вдруг вспомнилась беседа с Штефаном в его шатре, состоявшаяся холодным мартовским днём, и слова молдавского правителя: дескать, посажу Басараба на румынский трон ещё только один раз, а если ставленник опять не удержится, то "пусть катится, куда хочет". "Тогда, полгода назад, в марте, - думал я.
– Басараб не получил власть, но получил её осенью. И снова потерял стараниями венгров. И, наверняка же, отправился снова к Штефану, а тот посмеялся и прогнал своего никчемного ставленника. И тогда Басараб Старый отправился к султану".

Но почему Мехмед принял этого человека? И не просто принял, а принял скоро? Обычные послы могли дожидаться приёма по месяцу, а Басараба приняли через несколько дней по приезде в Истамбул. Что же случилось? Этот вопрос пока оставался без ответа.

– А теперь расскажи нам то, что ты уже рассказал в письме, которое передал в канцелярию на высочайшее имя!
– произнёс один из султанских слуг, потому что султан считал ниже своего достоинства много говорить во время приёмов.

Басараб Старый взглянул на меня, очевидно, уже давно приметив в толпе среди турок, и произнёс:

– Я имел счастье сообщить великому султану, что Раду-бей не достоин доверия, потому что сам не доверяет своему повелителю. Когда я переправлялся через реку возле крепости Джурджу, то в крепости случайно видел двух богато одетых мальчиков, которые не были турками. Я спросил, кто они. И мне сказали, что это сыновья Раду-бея, которые живут здесь, пока их отец в отъезде. Почему Раду-бей не хочет привезти их ко двору? Почему прячет? Так поступает только тот, кто замыслил предательство!

Дальнейшее было предсказуемо, поэтому я очень надеялся, что обо мне не вспомнят ещё хотя бы четверть часа. Этого хватило бы, чтобы затеряться в толпе придворных, выйти из зала, бегом добраться до своих покоев и сообщить слугам, что мы немедленно покидаем дворец. Нас кинулись бы искать, но мы наверняка успели бы покинуть пределы дворца, а дальше разыскивать нас в большом городе оказалось бы затруднительно.

Пришлось бы всё оставить, даже коней в конюшне. Но при нас была достаточная сумма денег, чтобы в тот же день купить новых и мчаться на север, к Джурджу. Я бы успел хоть на час опередить султанских посланцев, которые повезли бы в Джурджу высочайшее повеление немедленно доставить моих сыновей в Истамбул. Я забрал бы своих детей раньше, а дальше отправился бы... куда угодно. Хоть к Штефану в руки, и пусть вся наша семья теперь оказалась бы в молдавском плену, зато мы были бы вместе: я, Марица, все трое наших детей...

Но четверть часа мне не дали. Мехмед, до этого сидевший на троне неподвижно, будто каменное изваяние, повернул голову в мою сторону, а один из слуг громко произнёс:

– Раду-бею приказано приблизиться к трону.

Я, и так стоя близко, подошёл ещё ближе, низко поклонился, а султан, сощурив глаза, произнёс:

– Ты слышал, что сказал этот человек? Это значит, что ты обманул меня. Изменник!
– уже обращаясь к слугам, он приказал: - Схватить его и посадить в Семибашенный замок. В тюрьме ему самое место!

* * *

Я давно догадывался, что Семибашенный замок - очень мрачное место, из которого хочется выбраться, во что бы то ни стало. Когда сюда заключили Ахмеда-пашу, он попросил о помиловании уже через несколько дней. Когда сюда заключили Махмуда-пашу, он, как мне рассказывали, сохранял присутствие духа заметно дольше - пятьдесят дней, а затем отправил султану письмо, где просил или казнить, или освободить, но не держать больше в Семибашенном замке. "А теперь моя очередь пройти испытание стойкости духа", - думал я, когда меня, пешком проделавшего путь от дворца до крепости, ввели в ворота.

Посреди огромного внутреннего двора, имеющего форму звезды, находилась небольшая мечеть. В том же дворе возле одной из крепостных стен виднелись бани и казармы, окружённые дополнительной, невысокой каменной оградой. Но как же мелки казались все эти постройки по сравнению с огромными круглыми башнями и высоченными зубчатыми стенами!

Я вдруг понял, как чувствовал себя пророк Иона, проглоченный китом. Так и меня поглотила эта огромная крепость. Внутри кита было темно, и так же темно было в бесконечных коридорах, на каменных винтовых лестницах. И в моей камере, куда меня привели и оставили, тоже оказалось темно.

Окон там не было, а были бойницы: отверстия, имевшие форму арки, всё больше сужались по мере приближения к внешней стороне очень толстой стены, так что наружу можно было смотреть сквозь крохотную щель, в которую едва разглядишь небо и городские крыши. Теперь мне стало понятно, почему, когда я только подходил к замку, окружённый стражей, башни выглядели так, как будто в них совсем нет никаких отверстий. Такую узкую щель издалека не заметишь.

В самой камере не обнаружилось ничего за исключением невысокого деревянного возвышения, на которое можно было сесть или лечь. На него я и уселся, поджав ноги, чтобы не чувствовать холода, который исходил от каменного пола.

"Увы, - думалось мне, - у меня нет предназначения, как у пророка. У Ионы оно было, и Бог не мог оставить Иону в чреве кита, выпустил, чтобы пророк исполнил, что должен. А я не могу быть уверенным, что Бог освободит меня отсюда. Зачем Ему это?"

Наверное, сейчас следовало думать о своей дальнейшей судьбе. Следовало горевать о Марице и Рице, которые теперь уже наверняка не получат от меня помощи. И, конечно, беспокоиться о сыновьях, которых теперь привезут в Истамбул и покажут султану. А ещё следовало вспоминать о Милко: хоть бы султанские посланцы не взяли его с собой, а оставили в Джурджу! И о Стойке следовало тревожиться, ведь окажись он при турецком дворе, его тоже не ждало ничего хорошего.

Правда, у меня была слабая надежда, что мои сыновья тоже видели Басараба, который видел их, и что они рассказали обо всём Стойке, а тот догадался перевезти их и Милко в другое место. Но надежда была очень слаба. Откуда моим сыновьям или Стойке было знать, что человек, переправляющийся через Дунай возле Джурджу, сам Басараб, если они его никогда прежде не видели? Откуда им было знать, что этот человек едет к султану на поклон? Мало ли богатых людей ездит на турецкую сторону и обратно! И они едут по торговым или иным делам, а вовсе не к султану. Басараб ведь был не дурак, чтобы, проезжая через Джурджу, выболтать, кто он и куда едет, потому что никополский бей или румелийский бейлербей могли его задержать на всякий случай. Басараб, конечно же, объявил о своём положении только по прибытии в Истамбул.

"Вот так Семибашенный замок и отбирает душевные силы, - думал я.
– Отбирает, потому что всякий человек, попавший сюда, оставляет снаружи множество дел, а сделать уже ничего не может, но тревога о будущем продолжает снедать его. Ведь нельзя же так сразу смириться, что больше нет у тебя будущего". Именно поэтому мне хотелось быть умнее - хотелось перестать думать о том, на что уже никак не повлияешь, а просто сидеть и смотреть в одну точку, забыв обо всём. Даже о том, что тело в этой холодной камере довольно быстро начало замерзать.