Счастливо оставаться! (сборник)
Шрифт:
– Дочка, – подтвердил Гена и на всякий случай наврал: – Молока не хватает.
– Да-а-а? – изумились на том конце провода. – Может, купить?
– Дуры вы, девчата, – рассмеялся Вольчик и тут же посуровел лицом. – Не могу больше говорить.
– И не говори, – разрешили сестры Баттерфляй и пообещали прийти вечером. – Не помешаем?
– Ви-ик! – закричал Гена, перекрывая вой жены. – Девчонки приду-у-ут.
– Сво… сво… сволочь, – захлебывалась та и покрывала поцелуями скукоженное Дашкино личико. – Никого-о-о не хочу видеть! Ни тебя! Никого-о-о!
Вольчик, оторопевший
– А ну замолчь!
Вика поперхнулась, окаменела, и на дом спустилась пронзительная тишина, через секунду взорванная Дашкиным верещанием. Орала она битый час, на одной ноте невыносимой жалобы. Гене стало стыдно, и он заплакал:
– От я дурак, Вика! От я дурак! На черта мне эта Италия?! Милан этот гребаный! От я дура-а-ак! Я дурак, – чистосердечно признавался Вольчик и обещал разорвать эти треклятые билеты. И гори он синим пламенем, этот бизнес, когда тут такое дело: и Вика, и Дашка, и радость-то какая! И ждал-то он как эту дочку свою – козочку, ласточку, мандаринку…
– Нет уж, поезжай, – великодушно разрешила супруга и многозначительно добавила: – Бизнес есть бизнес.
И спустилось на дом счастье, а вместе с ним – императрица-мать, бедные родственники жены, то есть Викины родители, и две вертлявые бабочки когда-то знаменитого трио «Сестры Баттерфляй».
Обласканная Дашка многозначительно кряхтела в кроватке, а Гена фонтанировал за праздничным столом, предлагая поднять бокалы за эту козочку, за эту ласточку, мандаринку, ну и за Вику, конечно, заодно.
Примерно то же самое предложил сделать счастливый отец и пассажирам авиалайнера Москва – Милан в ожидании приглашения на посадку. И некоторые с удовольствием поддержали светящегося от радости краснодарского бизнесмена Геннадия Вольчика. И вместе с ними – еще некоторые. И потом долго сотрудники Шереметьева от миловидных продавщиц дьюти-фри до представителей Службы безопасности вспоминали это памятное дежурство, и все потому, что кто-то из пассажиров, уставших от Гениного хлебосольства, имел неосторожность произнести некорректное:
– Да ну тебя на хрен! Сам пей.
Короче, с рейса краснодарского бизнесмена, направлявшегося на выставку в Милан, благополучно сняли, предварительно уложив сопротивляющегося счастливца в суровые объятия Службы безопасности. Но нежно… Ибо кто ж не понимает! Такая радость… Правда, быстро улетучивается, оставляя за собой плотное облачко обманутых ожиданий.
Например, довольно быстро улетучилась надежда на дальнейшее развитие Гениного бизнеса. После феерической поездки в Милан краснодарского предпринимателя Вольчика переименовали из Очешника в Итальянца, а показательный эпизод рассказывали как анекдот, «произошедший с моим товарищем (братом, сватом, соседом по лестничной клетке и т. д.) в аэропорту Шереметьево» (название аэропорта так же легко видоизменялось, как и образ главного действующего лица). Гена нового прозвища стыдился и даже пару раз бросался в рукопашную, пока история не забылась, как прошлогодний снег.
Не менее быстро развеялись и Викины надежды: сначала на грудное вскармливание, потом на безоблачное материнство. Дашка часто болела, не набирала вес, покрывалась по
поводу и без повода атопическим дерматитом. Одним словом – росла и развивалась, как большинство детей, окруженных безмерной родительской заботой.– Что я говорила?! – грозно вопрошала королева-мать незадачливого бизнесмена. – Что я говорила?!
Вольчик отводил глаза в сторону и чувствовал себя предателем по отношению к супруге.
– Все надо делать вовремя! – подсказывала ответ идеальная мать. – Положено девять месяцев? Значит, девять месяцев! Ни больше, ни меньше… Нет, на тебе: решила и родила.
– Так вышло, – виновато оправдывался Гена.
– Вот то-то и оно, что вышло! – возмущалась мадам Вольчик в своей комфортабельной квартире. – Слушать надо было, а то сама! Сама-а-а…
– Я сама знаю, что, когда и сколько нужно моей дочери, – металлическим голосом отвечала Вика по телефону свекрови. – Сколько. И когда…
Разгневанная бабушка бросала трубку и тут же набирала сына.
– Это невозможно, – лицемерно выдавливала она из себя слезы. – Никакого уважения пожилому человеку, словно я и не бабушка вовсе, а так – посторонний человек… Сы-но-ок, – молила она в трубку, – ничего ей не говори. Бог ей судья. Бог, он все видит, – ласково грозила она наследнику.
Гена искренне огорчался и шел восстанавливать справедливость. Восстанавливалась она двумя способами: либо до полного алкогольного беспамятства, либо до изнеможения в спальне после громкого скандала. И тот, и другой способ действовал безотказно. Во всяком случае, на Гену.
Жизнь в семействе Вольчик обрела стойкую цикличность. Фаза семейного покоя сменялась фазой подготовки к бракоразводному процессу.
– Да пошла ты на хрен! – орал Гена, одним махом отметая все Викины доводы, почерпнутые из раздела «Советы психолога» в журналах для женского чтения.
– Да пошла ты на хрен, – повторялся Вольчик в итоговой части бесед с матерью и сопровождал это словами возлюбленной: «И вообще прекрати лезть в нашу жизнь!»
Обе женщины были периодически счастливы и тогда с готовностью прощали друг друга до тех пор, пока сам Гена не поставил вопрос ребром:
«Больше не могу, – признался он сам себе. – Либо сопьюсь, либо убью, на хрен, обеих».
«А как же Дашка?» – взывала совесть.
Сказать: «Ну и хрен с ней, с Дашкой», язык не поворачивался. «Что же я, Иван Грозный? – пугался Гена и шел к дочери со слезами на глазах: – Да ты, моя ласточка! Да ты, моя козочка! Да ты, моя мандаринка!»
Дашка смотрела на отца круглыми глазами из-под густой челки и морщила носик от стойкого амбре.
– Плохо пахнет от папки? – сюсюкая, интересовался Вольчик.
На что Дашка отвечала:
– К-а-ака…
– От это правильно, – соглашался Гена. – Еще какая ка-ака!
Дашка опускала голову.
– Обними папу, – требовал Вольчик.
– Неть, – качала головой девочка.
– Ну поцелуй…
– Неть, – упиралась Дашка.
– А че так? – злобно интересовался Гена. – Мама сказала?
– Неть.
– А вот мы узнаем «неть» или «дать», – с нескрываемой агрессией обещал Вольчик и спускался вниз на кухню к поникшей Вике.