Седьмой круг ада

Сидеть в заключении Красовскому пришлось недолго. Часа через два его ввели в кабинет начальника контрразведки полковника Татищева. Татищев задумчиво стоял возле одной из картин, украшавших стены кабинета.

Полковник терпеть не мог подделок: на стенах его кабинета висели полотна известных художников, это были только подлинники. Да еще какие! Искусствовед, заглянув сюда, изумился бы: ведь эти полотна значились совсем за другими коллекционерами. Но, во-первых, искусствоведы отнюдь не рвались в кабинет начальника севастопольской контрразведки, а во-вторых, если и заносила их сюда судьба, то по вопросам, с живописью никак не связанным. И вообще, здесь нужно было не задавать вопросы, а отвечать на них!

– Граф, как вы понимаете вот этот сюжет? – спросил Татищев.

Красовский прошел через весь кабинет и посмотрел на полотно. На нем был изображен просветленный после покаяния грешник.

– Затрудняюсь ответить, господин полковник…

– Сюжет библейский и вечный, – назидательно проговорил Татищев, направляясь к столу. – Раскаяние всегда облегчает душу. Не правда ли? Садитесь… – Помолчав, он спросил: – Имя, отчество, фамилия? А также – род занятий, профессия?

– Не понял вас, господин полковник… Вы не знаете, кого арестовываете?

– Зачем, ну зачем так! – Рукой с бриллиантовым перстнем, блестевшим на пальце, Татищев вновь указал на картину. – Вы поймите: раскаяние не только облегчает душу, но может и смягчить участь грешника… Ну-с, как же прикажете величать вас: граф Красовский? барон Геркулеску? князь Юсупов-младший?..

– Это уже слишком, полковник!

– Молчите! Я еще не сказал, что хорошо осведомлен о ваших способностях! И потому спрашиваю: передо мной-то зачем играть? Меня ваши манеры, ваше умение носить фрак и прочие атрибуты сиятельной светлости не обманут. Те, кто послал вас сюда, видимо, не слишком хорошо меня знают.

– Меня никто не посылал, поверьте! – Красовский сидел совершенно поникший.

– Это надо еще доказать, – усмехнулся Татищев. – А пока отвечайте: кто вы?

– Мои документы…

– Они поддельные. Отличная работа!

По растерянному виду Красовского не трудно было догадаться, что готов он уже не только покаяться в своих многочисленных грехах, но и признать грехами даже редкие свои добродетели. Словом, недолго отстаивал Красовский графский титул. Этого Татищеву было мало: он теперь хотел увидеть истинное его лицо. Но это оказалось не просто.

Как мог этот человек назвать свои имя и фамилию, если переменил их за годы жизни десятки? Как мог определить род занятий и профессию, если все, чем занимался в сознательной жизни, оценивалось судьями едва ли не всех европейских столиц? Можно было бы, конечно, применить слова «аферист», «шулер», «вор-медвежатник», – но не слишком ли это грубо, если речь идет о работе высшего класса, о работе артиста? Такая вот печальная повесть…

Татищев слушал его задумчиво, но, пожалуй, беззлобно: получив от капитана Селезнева информацию об этом человеке, полковник знал, что Красовский говорит правду. На вопрос, с какой целью он приехал в Севастополь, Красовский ответил:

– По причине прозаической – поживиться. В городе, как в древнем Вавилоне, – столпотворение. У многих приличные деньги. В общем, созревшее для обильной жатвы поле. Но, господин полковник, будучи игроком по натуре, я знаю: во все игры можно играть, кроме одной – политики! Слишком велики ставки, без головы остаться можно. Это не моя игра!

– Как вы сказали? – Татищев засмеялся. – Созревшее для жатвы поле?

– Смею вас заверить, я не один так думаю.

– Догадываюсь! – Улыбка сбежала с лица полковника. – Но давайте продолжим разговор о вас. Вы знаете, что грозит вам по законам военного времени?

– В Крыму я не нарушал закона, господин полковник.

– Нам достаточно ваших липовых документов, чтобы упрятать вас в тюрьму! – Татищев полюбовался раздавленным «графом» и тоном пастыря, щедро отпускающего грехи, продолжал: – Впрочем, на это я готов закрыть глаза. И вообще, ваши уголовные похождения меня не интересуют. Тут дело в другом. Город забит приезжими. Среди них есть люди, нас интересующие. Вы вращаетесь среди этой публики. Вас знают как солидного, имеющего деньги и вес человека, вам и карты в руки! – улыбнулся Татищев. – Вы не знакомы с неким господином Федотовым?

– Видите ли, нас всего лишь представили друг другу – с господином Федотовым мы прибыли в Севастополь на одном пароходе. Но я достаточно о нем наслышан. Так что могу сказать: я мало знаком с господином Федотовым, но хорошо его знаю.

– И все? Не густо! – Татищев вновь улыбнулся. – Но это легко исправить. У меня к вам есть просьба… Или деловое предложение – понимайте на свой вкус. Постарайтесь как можно быстрее и как можно теснее сойтись с господином Федотовым. Нам хотелось бы знать о нем все. О подробностях другого нашего поручения вам расскажет капитан Селезнев. – Татищев позвонил, и тут же на пороге кабинета встал Селезнев. Татищев глазами указал Красовскому на него: – Вы, кажется, знакомы?

– Да, встречались, – подтвердил Красовский. И не без язвительности добавил: – Только в Константинополе капитан был в казачьей форме и в чине подъесаула. Пошли на повышение, капитан?

– В Константинополе вы тоже, помнится, были не графом Красовским, а бароном Геркулеску, – отпарировал Селезнев.

…Когда Красовский покинул здание на Соборной улице, ко многим его «профессиям» добавилась еще одна – осведомителя врангелевской контрразведки.

В давно не бритом, одетом в старые домотканые штаны и порванную рубаху человеке, наверное, самые близкие друзья не узнали бы Красильникова. Перемахнув через высокую каменную ограду, Семен Алексеевич оказался на территории старого, похожего на огромный разросшийся парк кладбища.

Чернели каменные кресты, холодно шелестели мертвыми листьями венки из жести. Над высоким куполом кладбищенской часовни вились голуби. Машинально читая надписи на памятниках, Красильников неторопливо шел по кладбищу. Было пустынно и тихо среди заросших травой могил и обветшалых надгробий. Но вдруг где-то совсем близко он услышал приглушенные сварливые голоса, словно бы дрались чайки.

«Что это?» – удивился Красильников.

Впереди он увидел склеп, выложенный из темно-серого камня, с массивной чугунной дверью, увенчанный мраморным ангелом, печально опустившим крылья. Вновь Красильников услышал хрипловатые, сорванные голоса, и теперь ему стало понятно, что доносились они из склепа.

Красильников, никогда не считавший себя трусом, почувствовал смущение – слишком необычными были эти кладбищенские голоса. И тут распахнулась чугунная дверь, к ограде выкатился грязный, оборванный клубок. Дрались два беспризорника. Один из них прижимал к своим лохмотьям баббитового ангелочка.

– Я сам его открутил! – кричал он. – Сам и загоню! А ты не лезь!

Красильников цыкнул на беспризорников, и они, позабыв о драке, поспешно убрались обратно в склеп.

«Детишки-то больше взрослых страдают… Чем кормятся! Баббит с памятников продают. Нынче товар дефицитный, – удаляясь от склепа, печально думал Красильников. – Вот и мои безотцовщиной растут… Поскорее бы кончалась война, детишками бы занялся. И не только своими…»