Седьмой круг ада

Щукины снимали в Севастополе старый облупившийся купеческий особнячок. Располагался он на Большой Морской, во дворе, и был густо окружен кустами сирени. Поблизости, вероятно, тоже жили контрразведчики, и квартал время от времени обходила охрана. На этот раз патруля поблизости не оказалось, и Наташа решительно подергала цепочку звонка. Она волновалась: а вдруг случайно полковник окажется дома? Но открыла Таня. Одета она была в домашний голубенький халатик, в руке держала книгу. Наташа мельком отметила название: «Овод» Войнич.

– Здравствуйте, Татьяна Николаевна.

– Здравствуйте. – Таня удивленно рассматривала незнакомую посетительницу. – Но я…

– Не пытайтесь вспомнить, вы меня не знаете, – сразу же предупредила хозяйку дома Наташа. – Мы – чужие люди, хотя и должны поговорить о судьбе человека, который был близок вам.

– Вы – от Павла? – Таня вся засветилась изнутри. – Хотя что это я?.. Но вы, вероятно, что-то о нем знаете?

– Не больше, чем вы. Впрочем, я знаю, как ему помочь.

– Разве это возможно? Ведь уже состоялся трибунал, и он приговорен… Да что же мы здесь стоим! Входите! – И, заметив нерешительность гостьи, Таня успокаивающе сказала: – Папы нет дома, и, кажется, он придет не скоро. А если и придет внезапно, я скажу, что вы – моя подруга. Как мне вас называть?

– Наташей.

– Я очень рада, Наташа! Идемте! – Таня взяла ее за руку, провела в гостиную, усадила в глубокое мягкое кресло. – Рассказывайте!

– Павлу еще можно помочь, – повторила Наташа.

– Господи, я уже начала смиряться с тем, что больше никогда, никогда не увижу его. И вот вы… Вы, должно быть, не знаете, что такое Севастопольская крепость, если верите в невозможное!..

Наташа видела, какое отчаяние жило в сердце Тани. Оно было сейчас в пригашенном, угнетенном состоянии, словно тлеющие угли. Но Таня боялась даже не слабого ветерка надежды, который может заставить угли вспыхнуть вновь, сколько нового мучительного разочарования, которое с еще большей силой потом охватит ее.

– Я такой себе вас и представляла… по рассказам Павла, – сказала Наташа.

– Вы его хорошо знали?

– Да. И он мне очень часто рассказывал о вас… о том, как он любит вас…

– Вы – из Харькова? – осенило Таню. – Вы не бойтесь! Я никому не скажу. Все, что касается Павла, для меня свято.

– Да, я была в Харькове. Хотя родом отсюда, из Севастополя. Здесь я училась, в шестой гимназии…

– Но зачем мне эти подробности?

– Не знаю. Возможно, чтобы вы полностью доверяли мне.

– В этой ситуации важнее, чтобы вы верили мне. Ведь я – дочь Щукина.

– Я вам верю. Собственно, поэтому я и решилась обратиться к вам, не опасаясь… – она поискала подходящее слово, но в спешке так и не нашла его, – предательства.

– Ну зачем же вы так? – оскорбилась Таня. – Да и о чем мы? Вы сказали, что Павлу еще можно помочь. Это правда? Как? Каким образом?

– Вы еще можете его спасти, – отчетливо, выделив последнее слово, сказала Наташа.

– Спасти?! Вы говорите – спасти?!

– Да, Таня! – Наташа извлекла из бокового кармана жакетки письмо, задержала его в руке. – Если бы барон Врангель еще сегодня прочитал это письмо, можно было бы надеяться, что его не расстреляют.

– Врангель? – с отчаянием спросила Таня. – Но как же я попаду к нему?

– Вы можете попросить встречи у епископа Вениамина. Передайте письмо через него. – Наташа протянула письмо.

Таня какое-то время колебалась, она словно боялась взять в свои руки всю ответственность за судьбу Павла. Затем решительно взяла его, положила в книгу.

– Я сейчас… я только переоденусь, – заторопилась Таня и пошла в глубь гостиной, к двери, ведущей в спальню. На пороге обернулась, спросила: – Как я дам вам знать?

– Я сама попытаюсь увидеть вас, – пообещала Наташа и, прежде чем Таня скрылась в своей спальне, добавила: – Но помните, Таня: только сегодня! Завтра может быть поздно!

Епархиальная канцелярия епископа Таврического Вениамина размещалась в трехэтажном особняке на углу Нахимовского проспекта и Большой Морской улицы. В прохладных полутемных коридорах с высокими потолками бесшумными черными тенями сновали послушники, смущенно озираясь по сторонам, проходили приехавшие из крымских уездов благочинные, деловито прохаживались уверенные в себе полковые священники. На втором этаже особняка, в просторной приемной, на стенах которой висели выполненные в масле картины на библейские сюжеты, молодой секретарь в шелковой рясе на все вопросы о епископе отвечал с одинаковой твердостью:

– Сегодня владыка не принимает!

Обычно в дни светлых праздников преосвященный Вениамин после обедни отдыхал и уж, во всяком случае, не позволял себе делать никакую работу, считая это делом греховным. Сегодня же он нарушил заведенное правило ради богоугодного дела – решил вчерне набросать положение о новом ордене Святителя Николая Чудотворца. По заведенному правилу, в праздничные вечера барон Врангель, несколько самых приближенных к нему генералов и епископ Вениамин встречались за совместным ужином, и преосвященному хотелось вручить барону наметку статуса ордена, а быть может, если выдастся подходящее время, и посоветоваться о некоторых деталях, кое-что уточнить.

«Воздаяние отменных воинских подвигов храбрости и мужества и беззаветного самоотвержения, – размашисто писал преосвященный, – проявленных в боях за освобождение Родины от врагов ее, учреждается орден Святителя Николая Чудотворца, как постоянного молитвенника о земле Русской…»

Написав это, епископ отложил перо и задумался. Чем-то не нравилось ему такое начало. Быть может, следовало бы вступительную часть усилить упоминанием о нынешнем положении армии. Но сказать об этом в оптимистических тонах: «Тяжкая борьба за освобождение Родины от захвативших власть насильников продолжается. В этой борьбе доблестные воины вооруженных сил Юга России проявляют исключительные подвиги храбрости, и мужества, и беззаветного самоотвержения…»

Подумав немного, епископ поставил запятую и продолжил: «…памятуя, что “Верой спасется Россия”. Но потом он перечеркнул последние слова. Они ему понравились, они могут быть девизом ордена. Обмакнув перо, он вывел: «Девиз ордена: “Верой спасется Россия…” По положению, орден Святителя Николая Чудотворца приравнивается к Георгиевской награде».

Перо замерло на бумаге. Писалось не так, как ему хотелось, в голову шли не те слова. Надо более серьезно, весомо обосновать необходимость ордена. А как? В армии после ухода Деникина провозглашен строгий порядок. Название «Добровольческая» барон заменил на «Русская». Заменил для того, чтобы покончить с внутренним разладом, как ржавчина, разъедавшим армию изнутри: корниловцы, дроздовцы, марковцы, алексеевцы, красновцы, положившие начало Добровольческой армии «ледяным походом», относились с презрительным высокомерием к недобровольцам. Отныне все войска составляют единую армию – Русскую. Подчиненную одному вождю – Врангелю.

Пожалуй, так следует сказать: «Боевые награды во все времена и у всех народов являлись одним из стимулов, побуждающих воинов к подвигам. В вооруженных силах Юга России принят принцип о невозможности награждения старыми русскими орденами за отличие в боях русских против русских…» Впрочем, эти слова лучше передать Верховному, пусть они прозвучат в его приказе. Вениамин откинулся на спинку кресла, облегченно вздохнул и вызвал секретаря.

– Распорядитесь, – попросил епископ, – стаканчик чайку – крепкого, горяченького, с лимоном.