Сельская учительница
Шрифт:
— Это еще лучше. Надеюсь, вы не потребовали платы за свой труд?
Парень смутился, покраснел так, что стало не видно веснушек на лице.
— Что вы, Марфа Степановна, разве можно…
— Правильно, Федя, нельзя. Добрая, бескорыстная услуга… Потом посидели у Валентины Петровны, погрелись. Было весело. Правда?
— Очень весело, — простодушно признался Быстров.
— Это хорошо, Федя. Потом Валентина Петровна угостила вас. Правда?
— Ага. Пельменями угостила. Марфа Степановна улыбнулась.
— Пельмени — любимое блюдо в нашей Михайловке. —
Федор Быстров опять смутился.
— Нет, Марфа Степановна, никакой наливки не было, — тихо сказал он.
— А мне сообщили другое — была. Да ты не стесняйся, говори прямо, ведь сам знаешь — честность украшает человека. Зачем же ты учительнице своей говоришь неправду. Нехорошо, Быстров, не ожидала я от тебя, — огорченно качала головой Марфа Степановна.
— Правду я вам говорю.
— Иди, Быстров, у меня о тебе было другое мнение. Значит, ошиблась. Что же ты стоишь? Иди.
— Я вам правду сказал, — повторил он и вышел.
Марфа Степановна считала себя тонким психологом и серьезно думала, что есть у нее жилка приличного следователя. Она любила дотошно разбирать всякие школьные происшествия, устраивать допросы и очные ставки. Может быть, поэтому разговор с Аней Пеговой она повела по-другому и своего добилась…
28
День был веселый, солнечный и даже какой-то звонкий. В чистом почти неподвижном воздухе поблескивали чуть видимые иголочки инея. Ярко, до боли в глазах, искрился девственно-белый снег.
По утоптанной скрипучей тропинке Валентина спешила в мастерскую. Она знала, что нынче у десятиклассников большое событие — ребята обкатывают и сдают комиссии отремонтированный ими трактор. Она волновалась: а вдруг ребята сделали что-то не так, в чем-то ошиблись, и трактор этот подымит-подымит, но с места не тронется. Вот позору будет…
В мастерской Валентина увидела директора, председателя колхоза, Ракова, Лопатина, Сашу Голованова. Покуривая, они стояли кружком, о чем-то разговаривали. Стоявшие поодаль десятиклассники были неузнаваемо сосредоточенны, серьезны. Даже известный балагур Федор Быстров и тот молчалив, озабочен.
Прибежали десятиклассницы. Им тоже интересно взглянуть на работу своих товарищей.
Оставив станки, сгрудились у трактора все бывшие в мастерской механизаторы, кивками и улыбками подбадривали учеников.
Подрезов подошел к Зюзину, тронул его за плечо.
— Ну, Костя, давай заводи!
Неуверенно чихнул мотор, стрельнув из трубы сизыми колечками дыма.
«Неужели не заведется?» — встревожилась Валентина, но мотор затрещал, загудел, наполнив высокое здание мастерской мощным рокотом. Дребезжаще загомонили в ответ закопченные стекла.
Валентина радовалась. Она видела, как метнулись в кабину Зюзин с Вершининым.
Подрезов сам распахнул широкие ворота, махнул рукой.— Поехали!
Гусеницы вздрогнули, залязгали…
Широко улыбался Николай Сергеевич, говоря что-то Лопатину. Вслед за трактором побежали возбужденные десятиклассники.
— Молодцы ребята, отлично отремонтировали машину! — сказал Подрезов директору и Лопатину.
Валентина улыбнулась, хотелось подойти к председателю и напомнить ему, как совсем недавно он и слушать не хотел о том, чтобы доверить ребятам трактор. Ей сперва казалось, что Подрезов зол на учителей за ту статью, из-за которой ему чуть было не записали выговор. Но он и с директором, и с Лопатиным, и с ней вел себя так, будто ничего не было.
Комиссия приняла трактор, отремонтированный десятиклассниками, с оценкой «отлично», и ребята радовались, даже Яков Турков и тот улыбался довольный.
— Знаете, Валентина Петровна, я не буду получать аттестат зрелости до тех пор, пока не научу вас управлять трактором, — сказал ей Дмитрий Вершинин.
А что? Это мысль! В самом деле, почему бы ей тоже не научиться водить трактор? Весной, в посевную, выедет вместе с классом в поле и сама будет управлять машиной. Хорошо!
Валентина снова увидела: к Зюзину подошел Подрезов, взял под руку парня и, улыбаясь, что-то говорил ему. Ей нравилась дружба председателя с учеником.
Но вскоре из-за этой дружбы произошло ошеломляющее событие — Зюзин бросил школу. Она узнала об этом в классе, на уроке.
Дежурный Дмитрий Вершинин доложил: класс к занятиям готов, отсутствует один Зюзин. Валентина забеспокоилась:
— Что случилось? Быть может, заболел.
— Болезнь его известна, — откликнулся Федор Быстров. — Костя в школу больше не придет.
— Как не придет?
— Выучился, — ухмыльнулся Яков Турков.
— Ученье — свет, а неученье — хороший заработок в колхозе. Доска почета, портреты в газетах. Костя всего этого добьется, — продолжал Федор Быстров.
— Валентина Петровна, я вам собиралась объяснить, что Зюзин ушел работать в колхоз, да не успела, — сказала староста класса Вера Побежимова.
— Даже завидно! Зюзина сразу перестанут считать ребенком, не будут прогонять с танцев, разрешат ходить в кино на последний вечерний сеанс, — вставила Люся Иващенко.
— Мне стыдно слушать вас, друзья мои, — сердито сказала Валентина. — Ваш товарищ бросил школу, ошибся, а вы оправдываете его, даже завидуете. Так настоящие друзья не поступают.
Десятиклассники заговорили хором:
— Но Зюзин пошел не в тунеядцы. Как же мы можем осуждать его!
— Какая разница — работать на тракторе с аттестатам или без оного.
— В соседнем колхозе есть пастух. Без аттестата, а мастер, Герой Социалистического Труда.
— И депутат Верховного Совета!
— Тише, товарищи, — вмешалась Валентина. — Я вижу, есть необходимость поговорить об этом серьезно и откровенно. Давайте поговорим, только в другое время. На комсомольском собрании!