Сельская учительница

Родион подскочил к нему, дернул за воротник.

— Послушай ты, гнида, раздавлю, мокрое место останется!

— Ты что, Родя, ты что? — испуганно залепетал Таран.

— Уходи от греха, вон! — крикнул Родион. Потом подошел к жене. — Ты присядь, Нюр, присядь… Вишь вот учительница пришла, за Костика беспокоится, чужая, а беспокоится, а мы с тобой свои, а парня обидели, жизнь ему поломали… Ты присядь, Нюр, присядь, — ласково уговаривал он супругу.

Валентина ушла, понимая, что Родиону не до нее и не до Константина, да и вообще он едва ли может чем-либо помочь. Главный виновник тут — председатель Подрезов, к нему и надо идти, ему и надо бросить прямо в глаза: да как вы смеете сманивать ребят к себе на производство!

С улицы она увидела: в знакомом председательском кабинете горит свет, а значит, Подрезов на месте. Попросив разрешения, она вошла в кабинет — непримиримо-воинственная, готовая во весь голос произнести свое «да как вы смеете». Но за председательским столом увидела инженера Агапова.

— Здравствуйте, Валентина Петровна, проходите, садитесь, — басовито заговорил он. — Вы ко мне или к председателю?

Несколько обескураженная отсутствием «главного виновника», она негромко ответила:

— К председателю. Хочу поговорить с ним о Зюзине. Мне кажется, не без участия Подрезова Костя перестал ходить в школу.

— Кажется или точно? Вы с Костей беседовали?

— Нет, пока нет.

— С него надо начинать, с Константина: поговорить, выяснить, — а уж потом к председателю с претензиями, — посоветовал Агапов.

* * *

Трусливый и мстительный Таран сболтнул, конечно, о том, что Нюрка застала учительницу Майорову с мужем. И вот сегодня в учительской Подрезова сенсационно воскликнула:

— Кто бы мог подумать, что Майорова и вдруг у Зюзина!

Не веря в эту «сенсацию», Марфа Степановна все-таки обрадованно ухмыльнулась: «Хороший материалец для характеристики Майоровой».

В этот же день Николай Сергеевич пригласил Подрезову к себе в кабинет и сказал:

— Садитесь и пишите заявление.

— Какое заявление?

— Просите директора уволить вас с работы по собственному желанию…

Подрезова усмехнулась, кокетливо качнула головой.

— У меня нет такого собственного желания…

— У меня тоже нет желания держать вас в школе. Да, да, Серафима Владимировна, не удивляйтесь, нет! Сплетникам у нас не место! Могу заверить — районо издаст приказ о вашем увольнении!

Подрезова не на шутку струхнула. Она хорошо знала характер Николая Сергеевича — он слов на ветер бросать не любит, кроме того, в районо сам Карасев считается с ним, поддержит, издаст приказ об увольнении, а потом доказывай… И никто не поможет, муж-председатель и тот не станет вмешиваться, защищать, потому что он за директора школы руку тянет, справедливым его считает. Зорич ему дороже собственной жены…

— Извините, Николай Сергеевич, — пролепетала учительница. — Я не виновата, люди болтают…

— А вы эту болтовню повторяете! Несете в школу всякую грязь. Мы же с вами уже говорили о Майоровой. Или забыли? Я могу напомнить.

— Я признаю свою ошибку, Николай Сергеевич.

Директор прошелся по кабинету, подумал.

— Хорошо. Еще раз поверю. Но учтите, Серафима Владимировна, в последний раз. Объявляю вам выговор с занесением в личное дело. Можете идти, Серафима Владимировна.

29

Все кругом белое — и земля, и солнце, и даже небо… Степь, и всюду снег, снег, и всюду пусто — ни зверя, ни птицы. Расчищенная бульдозерами дорога тоже пуста, она тянулась между навороченными снежными глыбами и, казалось, где-то недалеко за горизонтом уходила в небо, и если ехать побыстрей, можно попасть туда, где мчатся вокруг земли спутники.

Подумав об этом, Валентина рассмеялась — фантазерка!

Саша Голованов повернулся к ней и улыбнулся. Он не знал, почему она засмеялась, но если смеется, значит, ей хорошо. Ему тоже было хорошо сидеть рядом с ней в машине. Вообще Саша Голованов чувствовал себя сейчас в роли человека, совершившего по-мужски благородный поступок. Благородство он проявил, конечно, случайно. Полчаса назад Саша Голованов увидел Валентину Петровну на лыжах.

— На прогулку? — спросил он.

— Нет, по делам в Голубовку.

— В Голубовку? На лыжах? — удивился Голованов. — А вы знаете, сколько туда километров?

Валентина остановилась.

— Предположим, знаю…

— Вы извините, я не могу отпустить вас в такую даль.

— Почему? Думаете, я боюсь волков? — засмеялась она.

— Волки у нас редкость, но… — Саше Голованову хотелось броситься домой, взять свои лыжи и пойти с ней, и он сделал бы это, если бы не мелькнула мысль, что у нее не просто прогулка, а деловой визит в Голубовку, видимо по школьным делам, и, конечно, к Зюзину. — Вот что, Валентина Петровна, — рассудительно продолжал он, — оставьте лыжи, отвезу вас туда на председательском «газике». Это быстрей и удобней. — К его удивлению, она сразу же согласилась.

И вот едут они вдвоем по заснеженной степи. Саше хочется петь, у него отличное настроение — ведь рядом она, Валя, Валечка, Валюша. Он только в мыслях, в мечтах позволял себе называть ее так… Ах, если бы сейчас разыгрался непроглядный буран, и Валюша узнала бы, что он не оставит ее в беде, что он — сильный, смелый, что он, как бывало, пробьется сквозь метель… А если случится и заночевать в степи — беда небольшая: на заднем сиденье лежит огромный теплый тулуп, хватит на двоих! Не пропадут! Саше не привыкать к здешнему коварному климату… Но день был яркий, солнечный, от степной белизны побаливали глаза.

Валентина в полуоборот смотрит на Сашу Голованова. Она видит его чуть вздернутый нос, чисто выбритую розоватую (конечно, от мороза) щеку, его прищуренный смеющийся глаз… Ей хочется дотронуться пальцами до его щеки, убрать со лба выбившуюся из-под шапки русую прядку волос… Вот удивился бы скромный и застенчивый парень… Представив это, Валентина засмеялась.

«Не надо мной ли смеется?» — думает Саша Голованов. Он молчит, вздыхает, сидя рядом с ней. Он хочет сказать ей что-то ласковое, нежное, но слова затерялись где-то…

Валентине припоминается та ночь, когда они ехали с Сашей из города — поземка, замети, ужин в кабине… Тогда она больше думала об Игоре, возмущалась им… И пусть упрекают, говорят, что сердце ее изменчиво, но она теперь не думает об Игоре, она не верит, что есть на свете слепая любовь. Чепуха! Нет такой любви, любовь все видит, все примечает. Даже мать, чья любовь беспредельна и не вызывает сомнений, даже мать способна проклясть беглеца…

Валентине хочется положить свою ладонь на руку Саши, которая крепко держит баранку. Ей кажется, будто от этого прикосновения произойдет что-то еще незнакомое, волнующе-незабываемое…