Сельская учительница

— От вас, Валентина Петровна. Да, да, не округляйте свои черные глазки. Недавно вы преподали мне урок о том, что такое работа не в полную меру. Такая работа бывает тогда, когда человек забывает о духовной стороне.

— Я помню тот разговор, но он, поверьте, не имеет отношения к спору о центральных колхозных усадьбах городского типа, — возразила она.

— Именно здесь-то и зарыта собака, — сказал Ветров. — Еще побывайте в Голубовке, — продолжал он, — остановитесь у памятника погибшим на гражданской войне сельским красногвардейцам. Вы увидите, что к ним прибавились имена советских воинов-голубовцев, павших на фронтах Великой Отечественной. Среди красногвардейцев значится имя родного дяди Константина Зюзина, а среди советских воинов — четыре брата: два родных и два двоюродных. Не знаю, по чьей воле, только не голубовцев, разумеется, Голубовка объявлена селом неперспективным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Где-то, в каком-то кабинете принято решение: переселить жителей Голубовки в Михайловку, а места, где не один век стояли их дома, распахать… Нетрудно догадаться и о судьбе памятника погибшим на двух войнах солдатам-голубовцам… Вот и скажите, Валентина Петровна, хорошо ли будет работаться Константину Зюзину в родных полях после такого чудовищного удара по его душе?

— Ты за Костю не расписывайся, — опять вместо Валентины ответил Саша Голованов.

— Костя — только пример, причина, так сказать, для серьезного разговора о духовных ценностях, которые кое-кем не берутся в расчет. Я решительно против разорения прекрасной Голубовки, против обезлюживания тамошней колхозной бригады. Наоборот, надо делать все, чтобы голубовцы имели общедоступные блага современной цивилизации, — убежденно сказал Ветров и тут же добавил: — К слову будь сказано, в Заречном я виделся на днях с корреспондентом центральной газеты. Разговорились мы примерно так же, как сейчас, и он предложил мне выступить в печати, даже название статьи придумал: «Кому помешала Голубовка».

— Это здорово, это оригинально! — воскликнула Валентина, целиком перешедшая на сторону Ветрова. Прежде он казался ей одним из тех, не лишенных находчивости и обаяния говорунов-технарей, знающих, конечно, свое дело, умеющих экспромтом эпиграммку выдать, анекдотец подбросить или уместной шуткой позабавить компанию. И вот приятная неожиданность: она увидела его другим, способным не только увлекаться посевами да всходами зерновых, но и увлеченно говорить о духовных ценностях.

— Статья в газете — это хорошо. Будешь защищать Голубовку — тоже хорошо. Но в чем будет главная идея статьи, ради которой можно идти на костер? — с легкой издевкой спросил Голованов.

Ветров будто ожидал, что ему зададут именно такой вопрос, потому-то, не задумываясь, ответил:

— Я выражу свою личную точку зрения: необходимо восстановить колхоз «Красногвардеец» в Голубовке. По моим скромным подсчетам выходит, что наше укрупненное хозяйство не дает ожидаемых результатов.

— Да кто же напечатает подобное? Официально ведь признано: укрупненные хозяйства дают продукции больше, чем бывшие мелкие, — заметил Голованов.

— Я повторяю, буду рассказывать только о нашем хозяйстве, только о наших местных проблемах. Вот и весь мой сказ.

По просьбе Саши Голованова (ему нужна была для контрольной какая-то книга) они втроем ушли в библиотеку.

Проводив Лилю с гостями, Валентина разделась и юркнула под одеяло с книгой.

Вернувшаяся в полночь Лиля неожиданно заявила:

— Ты знаешь, Ветров просит меня выйти за него замуж.

Валентина выронила книгу.

— То есть как это просит? — изумленно воскликнула она.

— Очень просто. Давай, говорит, поженимся.

— И что ты ему ответила?

— Почти согласилась.

Вот тебе и Лиля! Валентина вскочила с постели, торопливо набросила на плечи халат. По ее твердому убеждению, подруга поступает опрометчиво, поспешно. Для замужества нужна большая, настоящая любовь, а Лиля и Ветров не похожи на влюбленных. По ее наблюдениям, они были просто хорошими товарищами. И вдруг…

— Ты извини, меня, Лиля, но это очень странно.

— Я сама понимаю, — вздохнула подруга.

— Ты любишь Ветрова?

— Не знаю… Он мне нравится. Он хороший.

— Мало ли хороших, мало ли кто может нравиться, но выходить замуж…

— Но чем плох Аркадий? Чем?

— Я не говорю, что он плох, но этого мало для создания семьи.

— Что же нужно еще? — спросила Лиля. — А, понимаю, испепеляющая любовь. Так? А по-моему, такой любви нет, ее выдумали сочинители книг.

— Неправда, есть, есть! — крикнула Валентина.

— Ты сама испытывала? Любила Игоря, вздыхала, ждала его, а он плюнул на все и удрал. Почему же ты здесь? Почему не мчишься к нему в городскую квартиру со всеми удобствами? Он же звал тебя? Где же твоя любовь, способная простить все?

— Есть вещи, которым нет прощения.

— Значит, есть что-то сильнее, выше любви! Любовь — это прежде всего человек. Я знаю, верю — Аркадий не из тех, кто на всех перекрестках трезвонит о своих чувствах и лезет с поцелуями и признаниями. Он мне просто сказал: «Лиля, я долго думал, долго смотрел на тебя и решил, что лучшей искать не буду, хотя лучшие есть». И он впервые поцеловал меня. Я, как ты знаешь, терпеть не могу целоваться, когда была студенткой, даже поссорилась из-за этого с одним ухажером. Стыдно говорить, но мне с Аркадием очень понравилось целоваться… Холод на улице, а мне было тепло, тепло.

Валентина не знала, что ответить на это. А может быть, Лиля и Ветров давно любят друг друга, и если этого не замечали посторонние, не их вина.

Только сегодня Валентина поняла, почему так привязана к Лиле Муратовой, сельскому библиотекарю. Лиля чем-то очень похожа на подругу студенческих дней Зину Солнышко. В общежитии на сон грядущий они, бывало, заведут интересный, волнующий обеих разговор. Валентина, конечно, горячится, доказывает, а Зина вдруг уснет на полуслове… Удивительно! Невеста Лиля тоже уснула на полуслове… Вот беззаботные головушки!

А Валентине не спалось, и мысли роились, роились в голове. Она думала о Лиле, о Ветрове, о себе, о Люсе Иващенко… Как отнесется Люся к этой уже состоявшейся помолвке? Все-таки надо осторожненько поговорить с ней… А умеешь ли ты, Валя-Валентина, говорить на эту вечную тему? Нет, кажется, не умеешь, и придется тебе опять обращаться к Василию Васильевичу или к Ивану Константиновичу… Ох, и когда ты станешь такой же, как они?

33

Воскресным утром Евдоким Турков сердито растолкал спящих сыновей.

— Вставайте, лежни, загорелось!

— Что загорелось? — испуганно спросил спросонок Яков.

— Озеро, должно быть, загорелось. Да скорей вы, лодыри! — торопил отец. — Давай, мать, мешки и сама собирайся, нынешний день год кормит.

Прихватив тару, двое санок, Турковы потащились к озеру, где спозаранок уже кто-то трудился. Евдоким Турков зло сплевывал, поругивал домочадцев, которые шли медленно. Алчно поблескивал глазами, бранил тех, кто опередил его, раньше прибыл на озеро. Одно удивляло, почему озеро так рано «загорелось», ведь следил он, и не уследил, опередили…