Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Видишь ли,- Крепс легонько кончиками пальцев коснулся его плеча, как бы извиняясь за невольную свою откровенность,- ты слишком жалеешь себя. В моем театре,- он со значением выделил это самое "в моем",- актер должен будет жалеть других, себя же в последнюю очередь... Скорее, даже совсем не будет... Цель искусства, наверное, все-таки самоотдача, а не самоутверж-дение... Ты, Вадя, наверное, первоклассный актер в общепринятом смысле... Но мне понадобятся не столько актеры, сколько мыслители, даже страдальцы...

– Так научи!

– Этому нельзя научить, это или приходит само по себе или не приходит вообще.

– Что же нужно

сделать для того, чтобы это пришло?

– Нужно успокоиться.

– У меня нет времени.

– Время здесь ни при чем.

– Что же - "при чем"?

– Наверное, сердце.

– Ему тоже некогда.

– Тогда не жалуйся.

– Иди ты к чёрту...

– За все надо платить, Вадя. Ты хочешь даровых откровений, а за них надо платить и часто - всем. Одно из двух: или магический кристалл, или счет в сберкассе. Сочетание исключено. Прости, но ты сам...

– Валяй, валяй...

Он великодушно покивал, чувствуя, как снисходительное безразличие уступает в нем место острой, но еще необъяснимой для него горечи...

– Но в тебе есть немалая толика прекрасного самоедства. И это тебя в конце концов спасет.

– Поздно... Мне уже тридцать пять.

– Самоеды, вроде тебя, до старости - дети. Считай, что ты в любую минуту можешь начать все заново.

– И жизнь?

– Разумеется! Можно просуществовать век, в котором не наберется и года жизни, и можно прожить год, который вберет в себе целый век... От суеты только надо отряхнуться, от душевной праздности...

– Как?

– Здесь советовать - пустое дело. Каждый приходит в себя по-разному.

– Вот ты, к примеру?

– Видишь ли, Вадя, есть такая коротенькая притча: Шли двое по лесу. Долго шли. Наконец, один не выдержал: "Заблудились",- кричит. Другой успокаивает: "Пошли дальше. Я дорогу знаю, выведу". Первый поверил и пошел. Шли они шли, но все-таки выбрались. Тогда первый и спрашивает: "Коли ты дорогу знал, что же мы так долго плутали?" А другой ему отвечает: "Важно не дорогу знать, а идти".

– Выходит, и ты не знаешь?

В смущении улыбка Крепса казалась еще более искательной и виноватой:

– Нет, Вадя, не знаю... Иди,- вот и все, что я могу тебе посоветовать...

– Из моего леса нет выхода.

– И все-таки лучше иди.

– Было бы куда...

В зеркале окна, размытые тусклым светом коридорного плафона, безмолвно маячили две молчаливые фигуры, затем одна из них растворилась в дыму, и, оставаясь наедине с собой, Вадим с отходчивой горечью заключил про себя: "Некуда мне идти, Маркуша, некуда, да и незачем!"

IV

Суббота - день свиданий. С утра в палатах царило нервное оживление: освобождались от остатков прошлых передач сумки, под наблюдением санитаров сбривалась недельная щетина, затасканным пижамам придавался посильный лоск. Каждый, даже из тех, кого никто не навещал, хотел выглядеть в этот день щеголем и весельчаком.

По отделению расхаживала в своих знаменитых, сорок последнего размера валенках старшая сестра Нюра, прозванная здешними старожилами "тетей Падлой", и, вяло ворочая обвислой челюстью, покрикивала:

– Живей, ребята, живей! Чтобы кровати по ниточке! Как в санатории! Из тумбочек все вон! Прогулка, оправка и шагом марш на свиданку! Разговорчики!

Первое время Вадим еще втайне надеялся, что однажды дежурный санитар выкликнет и его фамилию, но проходила суббота за субботой, а никто из друзей или

знакомых не спешил напомнить ему о себе. И он перестал ждать. Жизнь являла ему наглядное доказательство непрочности застольных дружб. Что же касается жены, то его с нею уже ничто не связывало. Отказавшись взять Вадима из больницы, она сама поставила точку в их недолгих и малопонятных и ей и ему взаимоотношениях.

Поэтому, когда однажды от входных дверей пошла гулко размножаться по палатам его фамилия, у Вадима удушливо засосало под ложечкой: "Кого еще принесла нелегкая? Отстали бы уж, наконец, совсем!"

Долгими коридорами его вместе с другими провели в полутемное сводчатое помещение, где за квадратными четырехместными столами уже размещались первые посетители.

И не успел Вадим толком оглядеться, как из-за стола в дальнем углу поднялся и, чуть покачиваясь, пошел к нему навстречу давний его приятель и собутыльник Федя Мороз.

– Дедюк,- заячьи глаза его, подернутые хмельной поволокой, любовно увлажнились,- здравствуй!
– Он грузно обвис у Вадима на руках.
– Как же это ты, Вадя, а? Даже знать не дал. Выходит, и во мне разуверился? Я тебе друг или нет?

И хотя Вадим особо не заблуждался по поводу пьяных Фединых излияний, на сердце у него стало ровнее, и мир несколько раздвинулся перед глазами вширь и вдаль: "Не все, значит, забыли, помнят".

С Федором Морозом жизнь столкнула его случайно в театральном училище на вечере встречи с литинститутовцами, где тот в очередь с однокурсниками читал свои стихи. И не то чтобы стихи его очень уж пришлись по душе Вадиму - стихи как стихи, ни хороши, ни дурны, расхожего образца средней руки нет, просто было в этом лобастом, стриженном под нулевку парне, в его манере держаться - сжатые кулаки в карманах видавшего виды пиджака, ноги широко расставле-ны, голова боксерски выдвинута вперед - что-то такое, от чего на душе становилось увереннее и тверже.

Потом они вдвоем бродили всю ночь арбатскими переулками, и Федор, вперемешку со стихами, поведал Вадиму тогда еще довольно короткую, но пеструю историю своей жизни.

Мальчишкой оставшись без родителей, он определился в мореходное училище, откуда ушел в первую кругосветку. Два года проплавал на морских извозчиках, повидал свет и людей. Еще в детстве "ушибленный" литературой парень в свободные от вахты часы изводил бумагу рублены-ми виршами под Киплинга и Багрицкого. Почти без надежды на успех послал их вместе с заявлением в литинститут и, неожиданно для самого себя, был принят...

– Вот так,- закончил тогда Федор свою исповедь и скосил в его сторону круглый, блистаю-щий доверчивым озорством глаз,- я и назвался груздем.- И звучно продолжил: "Ураган матросов не пугает. Нет! Они сжимают кулаки. Судно только крысы покидают. Только крысы, но не моряки".

Сначала они встречались от случая к случаю, но каждая следующая встреча все более их сближала и вскоре им уже трудно было обойтись друг без друга.

Успех к нему пришел скоро и надолго. Его охотно печатали. От предложений, причем самых лестных, не было отбоя. Но чем громче становилась популярность Федора, чем доступнее давались ему публикации, тем резче обсекалось его, когда-то круглое добродушное лицо, заметнее темнели глазницы. Все чаще и чаще он стал запивать мертвую, пока, наконец, это не стало его бедой и болезнью. Дружки и приятели потихоньку от него отпадали. Один за другим отпали - все. Федор остался в одиночестве.

Поделиться с друзьями: