Семь дней творения

И лишь когда он повернул к выходу, в простенке между дверью и боковым окном, профилем к нему, неожиданно возник человек с обликом, отмеченным тихой и долгой печалью. Он смотрел в упор на Вадима, но явно не видел его. Человек как бы вглядывался в свою, обозримую для него одного, даль внутри себя, и она - эта даль - виделась ему глубоко безрадостной и достойной сожаления.

– Здравствуйте.
– Сразу же располагаясь к нему, остановился против него Вадим.
– Давно вы здесь?

Тот лишь беспомощно посветил ему навстречу беззащитной улыбкой и не ответил. Подоспев-ший Бабийчук насмешливо хрюкнул:

– Без пользы. Молчун. По истории, пятый год молчит.

Во дворе завхоз без обиняков предложил:

– Может, погреемся, корреспондент? У меня есть. И омулек найдется.

– Я не корреспондент,- жестко разочаровал его Вадим,- я - артист.

Бабийчук тут же потерял к нему всякий интерес.

Подаваясь к часовенке, он пренебрежительно пробурчал в бороду:

– Тогда и ходить нечего. Тут не ярманка, а лечебное заведение. Ишь, артист!

Выходя с монастырского двора, Вадим уносил в себе отсвет той странной улыбки, которой поделился с ним молчаливый обитатель этого забытого Богом и людьми места. И сейчас, когда жизнь уготовала Вадиму ту же участь, он вдруг понял, что ему, как и тому самому молчуну в церкви, не о чем говорить с кем бы то ни было из потустороннего теперь для него мира, тем более со своей бывшей женой. Они просто-напросто уже не могли услышать друг друга.

– Прощай.

– Прощай.

Возникшее сразу вслед за этим молчание, помимо их воли, растворило недавнюю их враждеб-ность, и, когда Вадим, уходя в отделение, замешкался на пороге, она порывисто приникла к нему, горестно прошептав:

– Видно, я все-таки любила тебя... Легкий ты человек...

Татьяна даже вроде бы потянулась за ним через порог, и в этом ее инстинктивном движении Вадиму открылась какая-то закономерность, черта особая какая-то, характерная для всех его последних встреч. Люди, с которыми он сходился в эти дни,- доктор, Крепс, отец Георгий, Мороз прощаясь с ним, словно бы завидовали ему, словно бы хоронили в нем, в его спокойствии собственную несостоявшуюся надежду изменить свою жизнь: "Духу, духу не хватает привычный круг разорвать!"

И словно бы соглашаясь с ним, галки над прогулочным двором неожиданно умолкли, и, лишь сделав шаг от порога, он осознал, что птицы здесь ни при чем: просто за ним захлопнулась дверь.

XIII

Суматоха среди персонала началась исподволь и сначала не обратила на себя вникания. Беготня санитаров случалась часто и по множеству поводов: то вязали впавшего в буйство, то требовалась помощь мужских рук во время совершения пункции, то надо было по-быстрому сплавить из отделения очередного доходягу. Не коснулась бы она никого и на этот раз, если бы в отделении не появился сам главный врач больницы Тульчинский в сопровождении многочислен-ной свиты управленческого персонала. Минуя палаты, высокие гости проследовали прямо в кабинет заведующего. И в этой их торжественной поспешности чувствовалось что-то предостерегающее.

Отделение взволнованно загудело:

– Комиссия!

– Актировать будут!

– Конференция у них, кого-нибудь выдернут для показа.

– Может, сбежал кто?

– Да нет, вроде все на месте.

– Не иначе как "чепе".

– Надо думать, если такая орава пожаловала.

Бочкарев и тут не остался в стороне от событий. Вскочив на коридорную скамью, он трубно провозгласил:

– Товарищи, без паники! Всем оставаться на своих местах! Враги социализма во всем мире не дремлют! Сплотим ряды. В единстве наша сила! Пусть заокеанские воротилы помнят, что на каждый удар мы ответим двойным ударом! Возмездие...

В этом духе он мог бы, наверное, продолжать до второго пришествия, но резкий, с неожиданным надрывом голос тети Падлы прервал его словоизвержение:

– А ну по палатам!.. Все по палатам!.. Чтобы ни одного в коридоре не было! Дядя Вася, загоняй! Мать Василька, держи своих!

Когда, стараниями санитаров, коридор опустел, из кабинета вынесли носилки. По зеркально блистающим ботинкам, что торчали из-под простыни, и недвижному птичьему профилю под ней нетрудно было узнать Петра Петровича, пола его халата свисала с Боковой опоры, и где-то на полпути к выходу оттуда выпала, чуть слышно шлепнувшись об пол, та самая записная книжка доктора, с которой тот никогда не расставался. В общей суматохе этого никто не заметил. И лишь Вадим, с обостренным вниманием следивший за каждой, даже самой малой деталью скорбного шествия, уже не спускал с нее - с этой книжечки - глаз.

Как только процессия, следом за носилками, стекла в двери и в коридор отделения изо всех палат хлынули его взволнованные случившимся обитатели, докторский блокнотик мгновенно оказался в кармане у Вадима.

Все в коридоре гудело и перемешалось. Предположения возникали одно за другим:

– Сердце, видать, не сработало!

– Попивал, говорят.

– Опился!

– Вот тебе и Петр Петрович, вот тебе и доктор.

– Доктор, так святой, что ли?

– Кого теперь еще принесет к нам на нашу голову!

– Свято место пусто не бывает.

– И то правда...

Первым, благодаря своей дружбе с обслугой, обо всем доподлинно узнал Горшков. Улучив минуту, он поманил Вадима к своей койке и шепотной скороговоркой сообщил:

– Доктор-то... Петр Петрович... Того... Сам себя порешил. Вот, какие дела... Порошками...

Несвойственная ему ранее растерянность буквально преобразила его. Перед Вадимом, исходя тоскливым томлением, переминался с ноги на ногу старый и давным-давно раздавленный жизнью человек с пепельно-серым, опутанным частой паутиной морщин лицом.

– Надо думать,- искренне посочувствовал ему Вадим,- не впервой тебе?

– Да было... Видал... Не единожды... Только кажинный раз все муторнее... Уж коли такие, чего ж тогда мне-то делать? Хоть сейчас в петлю.

Сгорбившись и заложив руки за спину, он медленно пошаркал между коек к окну и застыл там недвижно, как бы отгородив себя от всего того, что происходило у него за спиной.

В уборной Вадим неожиданно столкнулся с Ткаченко. Тот, никогда до этого не куривший, задумчиво втягивал в себя дым дешевенькой сигареты.

– Удивляетесь?
– Судя по тону, каким был задан вопрос, старик тоже знал обо всем.
– В лагере я курил. Иногда облегчает. Тем более, что я, кажется, решился.
– Впалые щеки его, втягивая дым, ходили ходуном.
– От себя нигде не отсидишься. Там все-таки со мною рядом будет родная душа... И кто знает, может быть, её можно унести на подошве своих башмаков... эту самую родину. Слишком мало от нее осталось.

– Я рад за вас.

– Вы это серьезно?

– Вполне.

– Спасибо. Только еще выпустят ли?

– Но ведь обещали. Какой тогда смысл пересылать вам посольскую бумагу?

– Ах, молодой человек, молодой человек, вы еще очень плохо знаете свое государство.
– Поднимаясь, старик аккуратно погасил окурок, бросил его в мусорницу и шагнул через порог.
– Обещали! Они много чего вам всем обещали. Вам! А я так для них вообще не в счет...

Мимо курилки, еле двигая валенками, прошла тетя Падла и каждый шаг её был отмечен тяжестью и апатией. Кто-то в дымном чаду посожалел ей вслед: