Семь дней творения

– Вот хомяки!.. Ишь как облизывают!.. Будто лекальщики. Им в аптеке работать... После них и проверять не надо.

Сколько ни старалась Антонина, действуя наравне со всеми, показать, что даром свой хлеб есть не собирается, доски потолще и козлы потяжелее неизменно ускользали у нее из-под рук, едва она к ним притрагивалась. "За ними не уследишь,- растроганно таяла она.
– Поди с такими, потягайся!"

К обеду они сообща соорудили леса, по меньшей мере, дня на три сплошного гона. Но если Николай, судя по его взмокшей спине, порядком вымотался, то братья выглядели так, будто они еще и не начинали рабочего дня. Обстоятельно оглядывая дело своих рук, Паша коротко произнес:

– После обеда можно насекать.

– Сема кивнул:

– Еще как!

Ветер над стройкой ломил ровной непроглядной стеной. К столовой они двигались гуськом, стараясь не упустить идущего впереди из вида. "Нам-то что!
– закрывая лицо концом косынки, думала Антонина.
– Отработал вербовку и досвидания. А вот кому жить здесь,- намучаются".

Столовую распирало гвалтом и хохотом. Облако табачного дыма и пара из кухни медленно клубилось над множеством голов. Запахи извести, нитрокраски, столовой стряпни, курева, смешиваясь, оборачивались терпким, обжигающим гортань настоем. В окне раздачи, словно в портретной раме, сияла царственной осанкой дебелая блондинка лет тридцати пяти, усмиряя словом, кивком головы бушующие вокруг нее страсти: - Мусенька, мне погуще.

– Погуще, знаешь где?

– Муся, суп пересоленный, влюбилась?

– Не бойся, не в тебя.

– С тоски сохну, Мусенька.

– Перезимуешь.

– Муся, в кредит отпустишь?

– Спился уже, спрашивать не с кого будет.

Антонину она оглядела с откровенной обстоятельностью и, видно, заключив сравнение в свою пользу, величаво расплылась:

– Конечно, с непривычки?
– Черные ее глаза-бусинки снисходительно лучились.
– Это еще ягодки, а вот зимой задует, так хоть в печку лезь... Следующий!

За столом Антонину уже ждали. Ей мгновенно очистили место, пододвинули хлебницу и, предоставляя ее самой себе, занялись едой. Но и за обедом ребят не оставляла забота о начатом деле. Оно - это дело - жило в напряженных лицах, беспокойных руках, хмурой сосредоточен-ности. Альберт Гурьяныч, старательно двигая челюстями, начал первый:

– Здесь месяцем не обойдешься, бригадир. Верных два. И то, дай Бог, уложиться. По этой стене поползаешь. С одной насечкой мороки недели на две.

– Да,- сокрушенно вздохнул Шелудько,- намахаешься. Нашли крайнего, больше некому. Дураков-то теперь нема.

Любшины одновременно, с уверенным любопытством повели носами в сторону бригадира: давай, мол, дорогой, отвечай.

– По-моему,- Осип невозмутимо доедал свой суп,- можно сделать и за месяц. В случае чего, будем прихватывать выходные. Такой заработок на земле не валяется. Главное, без паники. Считайте, что деньги у вас в кармане.

Вставая, Альберт Гурьяныч скептически хмыкнул:

– Ладно, мое дело телячье.
– Он лениво кивнул в сторону раздачи. Смотри, сглазит она тебя, бригадир.

Выражение круглого Мусиного лица красноречиво свидетельствовало о ее душевном состоянии. Она провожала Осипа до самой двери взглядом, полным преданности и нескрываемого обожания. У Осипа сердито заалели уши. Он поспешил как можно незаметнее выскользнуть в коридор. Выходивший следом за ним Шелудько восторженно мотнул головой:

– Вот баба! Глаз положит - и погиб человек, залюбит до смерти.

Братья тоже поднялись.

– Мы пойдем,- рассудительно сказал Наша.
– Вы тут особо не торопитесь, время еще есть.

Сема поддакнул:

– Полчаса вполне.

Только оставшись наедине с ней, Николай позволил себе заботливо коснуться ее локтя:

– Устала?

– Капельку.

– За ними не тянись, успеется.

– Покуда можно.

– Надорвешься, поздно будет.

– Поберегусь.

– Ну, смотри...

– Ты сам-то не рвись.
– Его робкая забота о ней тронула Антонину, она ласково погладила ему тыльную сторону ладони.
– Всех денег не заработаешь.

Среди разговора за стол к ним подсел прораб:

– Ну, как на новом месте?
– В его нервной оживленности сквозило что-то больное, вымученное.
– Ветерок этот, конечно, не подарок, да ведь вам-то после севера не привыкать, наверно. Зато теплынь - бани не надо.
– Он испытующе воззрился на Николая.
– Еще не насекали?

– С лесами возились.

– Ну-ну... Работа, понимаешь, срочная. От нее вся процентовка зависит. Успеть надо.

– Постараемся.

– Ты, парень, вижу - с головой, понимаешь, что - к чему. Оська, человек больной. Будет ковыряться, как в часовой мастерской, а здесь темп нужен. Понимаешь?
– Маленькие глазки прораба исходили молящей просительностью.
– Стукнул молоточком разок-другой и крой себе. Авось не дворец - сойдет.

– Я человек у вас новый, Назар Степаныч,- заскучал Николай,- как все, так и я.

– А ты поговори с ребятами, им же лучше. Что они своей выгоды не понимают.

– Попробую.

– Вот и договорились,- сразу заторопился Карасик.
– Завтра загляну, посмотрю, как начали.

Когда они возвратились на объект и Николай рассказал Любшиным о своем разговоре с прорабом, те лишь согласно вздохнули:

– С Осей надо.

– Без него никак.

– Мое дело передать,- обиделся Николай.
– Только если как в аптеке работать, много не заработаешь.

Братья молча переглянулись и не ответили. Но Антонине показалось, будто при упоминании о заработке что-то в их лицах дрогнуло, обмякло и, отметив про себя эту в них перемену, она посожалела в сердцах: "Ломает душу копеечка, вот как ломает!"

Вечером, молясь перед сном, она просила благодати себе, и мужу, и его товарищам, всем тем, от кого зависело их благополучие. Не забыла и об отце, страстно желая ему здоровья и долгих лет жизни. Последняя же ее молитва была во имя страждующего за других иноверца Осипа.

Сон не шел к ней, она долго лежала в темноте с открытыми глазами, потом спросила, скорее себя, чем мужа:

– Может, не надо?

– Чего?
– откликнулся тот сквозь дремоту.
– Чего не надо?

– То, как прораб хочет.

– Нашла время, спи...

Снилась Антонине гора, в острых каменистых складках которой цвел какой-то диковинный кустарник. Антонина шла вверх, взбираясь к блистающей яростной голубизной вершине, в уверенной надежде увидеть оттуда море, бьющееся с той, другой стороны горы. В этом призрачном восхождении Антонину и застало утро следующего дня.