Семейные драмы российских монархов

И наконец, последнее — наследник престола был известен как сторонник прекращения войны и замирения с Пруссией. Эта точка зрения была связана не с преклонением перед образом прусского короля, а основывалась на трезвом понимании интересов России. Между тем любая шпионская связь может быть рано или поздно раскрыта и сильно повредить её участнику. Спрашивается: зачем же прусскому королю подвергать такому риску своего наиболее высокопоставленного сторонника при русском дворе?

Кто стоит за этими абсурдными обвинениями? Из современников императора, как правило, это сторонники и деятельные сподвижники его супруги по событиям 1762 года. Им, нарушившим присягу и поднявшим мятеж против своего законного государя, необходимы были оправдание и обвинение царя в шпионаже — не более чем одно из таковых. Точно так же будут называть «германской шпионкой» императрицу Александру Фёдоровну революционеры 1917 года.

Но вот что интересно, если в отношении Петра Фёдоровича историкам не удалось найти никаких доказательств его «шпионской деятельности», то этого нельзя сказать в отношении его жены! Как уже упоминалось выше, вскоре после рождения сына великая княгиня тесно сблизилась с канцлером Бестужевым-Рюминым, а он привлёк её к переговорам с прибывшим в Петербург английским послом сэром Чарлзом Уильямсом. В это время Англия стремилась помешать русско-французскому сближению, а заодно приобрести и лишнее средство обеспечения безопасности Ганновера. Таким средством должен был стать договор о субсидиях, по которому Россия была обязана выставить 50-тысячный воинский контингент для защиты Ганновера а взамен получать на регулярной основе британские деньги. Большим сторонником этого договора был канцлер А.П. Бестужев-Рюмин.

В ходе переговоров Екатерина добросовестно снабжала британского посла конфиденциальной политической информацией, наиболее ценными из которой были сведения о состоянии здоровья императрицы Елизаветы. Снабжала отнюдь не на бескорыстной основе — в 1756 году она получила из британской казны в общей сложности 54 тысячи рублей.

В российских и британских архивах сохранилось достаточное количество писем Екатерины к Уильямсу — всего за два года великая княгиня написала их более 70. В них не только информация, но и планы, в том числе и планы государственного переворота в случае попытки Шуваловых отстранить великокняжескую чету от наследства. О самой же больной императрице Екатерина отзывалась предельно цинично, зло и некорректно:

«Она (императрица. — А.М.) не могла сказать трёх слов без кашля и одышки, и если она не считает нас глухими и слепыми, то нельзя было говорить, что она этими болезнями не страдает. Меня это прямо смешит».

«Вчера среди дня случились три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается, и когда спрашивают у неё отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнаёт тех, которые окружают её. Она, однако, волочится к столу, чтобы могли сказать, что видели её, но в действительности ей очень плохо».

«Ох, этак колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!»

Таким образом, факты свидетельствуют, что будущая императрица виновна в шпионаже в пользу иностранной державы, оскорблении её величества, подготовке государственного переворота. Это вынуждены признать даже благожелательно относящиеся к Екатерине историки.

Что касается участия России в Семилетней войне, то, как и её муж, великая княгиня была против конфликта с Пруссией. Однако, в отличие от него, предпочитала держать язык за зубами. Екатерина состояла в переписке с командующим русской армией генерал-фельдмаршалом Апраксиным и всеми силами поддерживала его в стремлении не воевать. После ареста полководца его переписка с великой княгиней частично попала в руки следователей. Арест Апраксина привёл к падению его патрона — канцлера Бестужева-Рюмина и возбудил сильные подозрения императрицы в отношении Екатерины.

Канцлер был приговорён судом к смертной казни, которую императрица заменила высылкой в подмосковную деревню, а великой княгине пришлось выдержать весьма неприятный разговор с государыней, который, по сути, окончился ничем — императрица не имела на руках доказательств и в конечном итоге простила Екатерину.

Один из иностранных дипломатов писал в своём донесении, что в кульминационный момент встречи «Её Императорское высочество пала на колени перед императрицей и сказала, что, поелику имеет она несчастье, несмотря на свою невиновность, навлечь на себя опалу и вместе с оной самые оскорбительные унижения, каковые вкупе с семейными её неурядицами делают жизнь её слишком уж тяжёлой, ей остаётся только просить Её Величество явить милость и отпустить на весь остаток дней обратно к матери…»

Интересно, вспомнила ли Елизавета, глядя сверху вниз на стоящую на коленях Екатерину и слушая её лицемерные уверения в невиновности и клятвы, как сама два десятка лет назад также уверяла в своей невиновности правительницу Анну Леопольдовну?

Впрочем, в отличие от предшественницы, императрица позаботилась о своей безопасности, арестовав Бестужева и некоторых его сторонников — ту политическую силу, на которую могла бы опереться великая княгиня. Потому и не стала жертвой очередного переворота, а мирно скончалась в своей постели 25 декабря 1761 года. Её смерть стала прологом к финалу семейной драмы Петра и Екатерины.

Само восшествие на престол Петра Фёдоровича ставшего императором Петром III, было знаменательным событием в истории XVIII века. Впервые с 1727 года власть сменилась не в результате государственного переворота или политических интриг, а обычным, изрядно подзабытым, законным порядком. Государем стал человек, имевший права на трон и по «Уставу о наследии престола» Петра Великого, и по традиционному родовому праву. На трон взошёл наследник, известный всей стране, ибо почти два десятка лет в каждом российском храме каждый день на литургии поминался «государь наследник великий князь Пётр Фёдорович».

Наследство, полученное им от тётушки, нельзя было назвать лёгким и приятным. Страна была втянута в изнурительную для бюджета войну, финансы были расстроены, коррупция расцвела настолько пышно, что воспринималась уже как данность, проблемы, решение которых откладывалось почти всё двадцатилетнее правление императрицы Елизаветы, становились всё острее… Короче говоря, новый император не мог позволить себе постепенное вхождение в курс дела, от него требовались действия, и действия решительные.

И они не замедлили последовать. Рассматривая события первой половины 1762 года, поневоле проникаешься ощущением, что к штурвалу корабля российской государственности, отстранив рулевых, стал новый капитан, у которого уже был разработан новый курс.

В манифесте, оповещающем подданных о своём вступлении на престол, Пётр III обещал «во всём следовать стопам премудрого государя, деда нашего императора Петра Великого». Ссылка на деда обусловлена двумя обстоятельствами.

Во-первых, слова «внук Петра Великого» были составной частью титулования наследника престола при императрице Елизавете. Так государыня подтверждала в сознании подданных права своего племянника на престол. Поэтому отсылка к памяти деда выглядит логичной и уместной.

Во-вторых, как мы помним из истории, Пётр тоже пришёл к власти после правления женщины, дочери царя, и совершил крутой поворот во всех сферах российской политики. Если вспомнить, что первый император не слишком ладил со своей первой супругой и вскоре после вступления на престол сослал её в монастырь, то отсылка к памяти деда кажется уже не только риторической фигурой, но и намёком на определённую программу действий.

Деятельность нового императора показывает, что за двадцать лет своего пребывания в роли наследника престола он выработал некоторую программу или общие направления, которые и начал реализовывать, став во главе государства.