Семнадцать мгновений весны (сборник)

– Брандт, – сказал Борман, – откройте мне всю правду о состоянии фюрера. Говорите честно, как это принято между ветеранами партии.

Брандт, как и все в рейхсканцелярии, знал, что откровенно говорить с Борманом невозможно и чревато непредсказуемыми последствиями.

– Вас интересуют данные последних анализов? – заботливо осведомился Брандт.

– Меня интересует все, – ответил Борман. – Абсолютно все.

– У вас есть какие-то основания тревожиться о состоянии здоровья фюрера? – отпарировал Брандт. – Я не нахожу оснований для беспокойства.

– Брандт, я отвечаю за фюрера перед партией и нацией. Вам поэтому нет нужды скрывать от меня что бы то ни было. Скажу вам откровенно: нынешняя походка фюрера кажется мне несколько… уставшей, что ли… Нет ли возможности как-то взбодрить его? Бывают моменты, когда у него трясется левая рука; вы же знаете, как наши военные относятся к вопросам выправки… Сделайте что-нибудь, неужели нет средств такого рода?

– Я делаю все, что могу, рейхсляйтер.

Борман понял, что дальнейший разговор со штандартенфюрером бесполезен. Он никогда не станет делать то, что сейчас угодно Борману, он пойдет к фюреру и откроет ему все, если попробовать заговорить с ним в открытую: «Начните делать уколы, которые парализуют волю Гитлера, мне нужно управлять им, мне необходимо, чтобы от фюрера осталась лишь оболочка, и вы должны сделать это в течение ближайших двух-трех дней».

– Значит, я могу быть спокоен? – спросил Борман, поднимаясь.

– Да. Абсолютно. Фюрер, естественно, страдает в связи с нашими временными неудачами, но дух его, как обычно, крепок, данные анализов не дают повода для тревоги.

– Спасибо, дорогой Брандт, вы успокоили меня, спасибо вам, мой друг.

…Выйдя от доктора, Борман быстро пошел в свой кабинет, набрал номер Мюллера и сказал:

– То, о чем мы с вами говорили, надо сделать немедленно. Вы поняли?

– Западный вариант? – уточнил Мюллер.

– Да, – ответил Борман. – Информация об этом должна поступить сюда сегодня вечером от двух – по крайней мере – источников.

Через пять минут штурмбаннфюрер Холтофф был отправлен Мюллером на квартиру доктора Брандта.

– Фрау Брандт, – сказал он, – срочно собирайтесь, поступил приказ вывезти вас из столицы, не дожидаясь колонны, с которой поедут семьи других руководителей.

Через семь часов Холтофф поместил женщину и ее детей в маленьком особнячке, в горах Тюрингии, в тишине, где мирно распевали птицы и пахло прелой прошлогодней травой.

Через девять часов гауляйтер области позвонил в рейхсканцелярию и доложил, что фрау Брандт с детьми получила паек из специальной столовой НСДАП и СС, поставлена на довольствие и ей выдано семьсот рейхсмарок вспомоществования в связи с тем, что она из-за срочности отъезда не смогла взять с собою никаких вещей.

Телефонограмма была доложена Борману – как он и просил – в тот момент, когда он находился у Гитлера.

Прочитав текст сообщения, Борман изобразил такую растерянность и скорбь, что фюрер, нахмурившись, спросил:

– Что-нибудь тревожное?

– Нет, нет, – ответил Борман. – Ничего особенного…

Он начал комкать телефонограмму, чтобы спрятать ее в карман, зная наперед, что фюрер обязательно потребует прочитать ему сообщение. Так и случилось.

– Я не терплю, когда от меня скрывают правду! – воскликнул Гитлер. – В конце концов, научитесь быть мужчиной! Что там?! Читайте!

– Фюрер, – ответил Борман, кусая губы, – доктор Брандт… Он нарушил ваш приказ отправить семью в Альпийский редут вместе со всеми семьями руководителей и перевез жену с детьми в Тюрингию… В ту зону, которую вот-вот займут американцы… Я не мог ожидать, что наш Брандт позволит себе такое гнусное предательство… Но я допускаю ошибку, я прикажу проверить…

– Кто подписал телефонограмму?

– Гауляйтер Росбах.

– Лично?

– Да.

– Я знаю Росбаха и верю ему, как вам, – сказал Гитлер, тяжело поднимаясь с кресла. – Где Брандт? Пусть сюда приведут этого мерзавца! Пусть он валяется на полу и молит о пощаде! Но ему не будет пощады! Он будет пристрелен, как взбесившийся пес! Какая низость! Какая отвратительная, бесстыдная низость!

Брандт пришел через несколько минут, улыбнулся Гитлеру:

– Мой фюрер, можете сердиться на меня, но, как бы вы ни отказывались, придется принять получасовой массаж…

– Где ваша семья? – спросил Гитлер, сдерживая правой рукой левую. – Ответьте мне, свинья эдакая, куда вы дели вашу бабу! Ну?! И посмейте солгать – я пристрелю вас лично!

Брандт почувствовал, как кровь начала стремительно, пульсирующе стекать с лица куда-то в желудок; стало печь в солнечном сплетении; ноги сделались ледяными; коленки ослабли; казалось, что, если придется сделать шаг, чашечки сдвинутся и мягкое тело опустится на пол.

– Моя жена дома, – ответил Брандт странным, совершенно чужим голосом. – Я говорил с ней утром, мой фюрер.

– Вот видите, – облегченно сказал Борман, вымученно улыбаясь Гитлеру. – Как я рад, что все обошлось, вполне возможна путаница, мало ли в рейхе Брандтов… Позвоните домой с этого аппарата, штандартенфюрер, передайте жене мой привет.

Брандт набрал номер прямым, негнущимся пальцем; в трубке были долгие длинные гудки, потом ответила служанка, Эрика:

– Слушаю.

Брандт снова откашлялся, облегченно вздохнул и сказал:

– Пожалуйста, попросите к аппарату фрау Брандт.

– Но она уехала в Тюрингию, – ответила девушка. – Даже не успела собраться, так торопилась…

– Что?! – выдохнул Брандт. – Почему?! Кто?!

– Так ведь вы прислали за ней машину…

– Я не присылал никакой машины! – Брандт обернулся к Гитлеру. – Я не посылал за ней никакой машины, мой фюрер! Это чудовищно, этого не может быть!

– Вы – поганец! – сказал Гитлер, приближаясь к Брандту танцующей походкой. – Вы мерзкая продажная свинья!

Он вдруг легко выбросил правую руку, жадно сграбастал крест и сорвал его с груди штандартенфюрера.

– Дайте мне пистолет, Борман! Я пристрелю его! Сам! Это змея, пригревшаяся на моей груди!

– Фюрер, – успокаивающе сказал Борман, – мы обязаны судить его. Пусть партия и СС узнают о том, кто скрывался в наших рядах, пусть это будет уроком для…

Борман не имел права дать Гитлеру убить Брандта. Доктор нужен ему, это трофей, он знает о Гитлере все, теперь он расскажет все тайное, что не открывал никогда и никому; все откроет, вымаливая себе пощаду.

Брандт был закован в кандалы и отправлен на конспиративную квартиру Бормана под охраной пяти эсэсовцев из «личного штандарта» Гитлера.