Серая крепость

Но не о пьянстве речь. Тем более, разговоры шли такие, при которых требуется трезва голова, поскольку судьбы даже не одного государства, а всех русских государств обсуждаются.

— Татары по разорённым местам назад в Дикое Поле не пойдут, чтобы ни самим от голода не околеть, ни коней не потерять. Сейчас они по левом берегу Дона движутся. Значит, назад у них путь по правому. На Козельск, Вщиж, Курск да малые городки.

— Не Путивль?

— Пора Путивля позже наступит.

С одной стороны, такая весть порадовала князя, а с другой обеспокоила: во Вщиже его старший сын сидит.

— И Путивля, и Чернигова с Новым Градом Северским. Сосница, Хоробор, Сновск, Глухов, Вырь, Рыльск, Мозырь, Любеч, Могилёв, Городище, Вищин, Гомель. Все падут, ежели сидеть сиднем, а не готовить их к бранным делам. Сила татар не только в невиданном по числу войске, но и в пОроках, коими они стены градов ломают. Камнями, что под силу поднять четверым или пятерым, летящими дальше, чем стрела из обычного лука. Потому и надо на стены ставить самострелы великие, чтобы тех, кто с пОроками обращается, выбивать.

Мотает, мотает на седой ус Изяслав. Да только прислушается ли к советам какого-то даже не наместника курского князя, а предводителя небольшой дружины окраинной слободы, его сюзерен, Михаил Всеволодович Черниговский? Ему же только год назад за тридцать перевалило, горячая кровь требует брани и власти. Если по летописям судить, следующей зимой пойдёт он Киев брать. Ещё через год — на Литву. Только силы воинские разбазаривает накануне страшного испытания.

— Луки татарские дальше половецких бьют. А сами они очень любят в притворное бегство пускаться, чтобы строй супротивника нарушить погоней за ними. Побежали, а когда увидели, что тот за ними пустился, развернулись и ударили сильно, пока строй нарушен. Да помнишь, наверное, князь, как такое было на Калке, когда русские полки за ними побежали, а они их порубили? И всех они так бьют. Почти всегда. Для них бегство — не позор, а хитрость воинская.

Казалось бы, просто упоминание о единственной битве русских с монголами, а её события — раз, и сопоставили конкретный случай, с общей тактикой врага.

— Войско у них только конное, а русское — больше пешее. Не угнаться пешему за конным, потому и должно оно стоять на месте, быть готовым принять на копья да рогатины конницу вражью. Да в таком месте, чтобы ни с какого боку его не обойти было. А застрельщики — сыпать и сыпать на неё стрелы. Броню мало кто из татар имеет, потому легко их стрелами выбивать. Но ежели послали они в бой дружину бронных, то трудно их удержать даже очень большому копейному полку. И сами они в броне крепкой, кою не каждая даже калёная стрела возьмёт, и кони их с головы до колен бронёй закрыты. Таких лучше малыми, ручными самострелами бить. Покажем мы тебе такие. И тоже калёными стрелами.

Выражение лица князя Филиппа всё больше и больше напоминало то, с которым Буратино в кино отгавкивался от пауков: «Поучают, поучают, поучают. Поучайте лучше ваших паучат». Пожалуй, лишь из вежливости к человеку, спасшему ему жизнь, слушал затянувшийся «инструктаж». Так что Беспалых, обратив внимание на скисшее лицо путивльца, «закруглился». Ему ещё с Коловратом разговаривать.

У боярина и понтов оказалось поменьше, и разбитое рязанское войско для него не чужое. Да и с Ефремом успел поговорить, пока Серый парил мозги Изяславу. Так что к советам отнёсся вполне приемлемо, несмотря на то, что так воевать, как предлагают люди из Серой крепости, тут не принято. Понимает ведь, что той парой сотен, которые он может наскрести по сусекам, войско Батыя не одолеть в «честном» бою. Потому и слушает внимательно про тактику партизанской войны.

— Алексей с вами будет. Чего, боярин, не упомнишь, он подскажет.

Увы, мириться с женой Полуницын отказался наотрез. До того, как та прощения попросит. А где это видано, чтобы женщина у мужика прощения просила? Лишь в исключительных случаях…

— Только он один?

— Не один, ещё двое с ним будут. И я на своей повозке поддержу вас. Но даже конным за ней не угнаться, потому и не смогу всегда с вами быть. И не везде через лес она проберётся там, где вы верхами проскочите.

— Оружья бы нам вашего, дальнобойного, поболее.

— Не дам, — покачал головой капитан. — Не из жадности не дам. Обращаться с ним надо учиться не день, не два. Проще, конечно, чем научиться мечом владеть или луком, да всё одно времени на то нет. И грохот от него такой, что за две-три версты слышно: только себя выдать, погоню накликать.

Нет, Крафт и ребята как раз с винтовками поедут с дружиной Евпатия. Но специально для них Андрон с Фофаном сконструировали самопальные глушители. «Эксклюзивные», можно сказать, образцы. Расчёты показали, что звук выстрела будет слышен, примерно как хлопОк ладоней. Тише не получится: пуля вылетает из ствола со сверхзвуковой скоростью. Сейчас как раз специалисты точат «глушаки» на станках, имеющихся в мастерских. И броник у Лёхи будет вместо кольчужных или панцирных доспехов.

На следующий день и от Полкана подъехала дюжина пограничников. Так что понемногу собирается «коловратова дружина». Есть надежда, что в пути удастся кого-нибудь из русских пленных отбить да присоединить к дружине, либо уцелевших в битве воев да кметей, прячущихся в лесах, подобрать. Левое крыло татарского войска на Донков и Пронск движется, а Донков, можно сказать, совсем рядом, можно успеть кого-то из врагов на подходе к ним нагнать. Если, конечно, этот городок ещё не разорили…

Фрагмент 27

53

— Не лезь в мои семейные дела!

Внешне Крафт невозмутим, но то, насколько ему тяжело даётся это напускное спокойствие, выдаёт глуховатый голос.

— И всё-таки ты подумай: может, стоит с ней поговорить хотя бы перед отъездом. Ты же всё-таки не на прогулку едешь, а на войну. И всякое может случиться. Про судьбу Евпатия и его дружины ты и в школе проходил, и уже здесь читал.

— Похеру.

И что Андрону после такого ответа говорить Устенко, которая приходила рыдать в его кабинет. Нашла, блин, коса на камень: ей женская гордость не позволяет первой заговорить, а он, похоже, настолько оскорблён какими-то её словами, что готов скорее погибнуть, чем быть инициатором примирения.

Минкин попытался поговорить с «главментом» после очередного сеанса «истпросвета», устроенного сразу двумя лекторами. Священником, долгое время прожившим в Саксине и чуть лучше других знающим религиозные предпочтения татаро-монголов, и историком.

В общем-то, «командный состав» Серой слободы и без того знает, что не существует такого народа как «татаро-монголы». Есть монголы, составляющие очень незначительную долю армии вторжения. Есть племена тюрко-монгольского корня, называвшие себя где-то в Южной Сибири татарами. Есть прочие тюркские народы из двух групп тюрков — огузской и кипчакской. Но ко всей этой тюркоязычной «солянке сборной» в российской и советской научных исторических школах «приклеилось» общее название. Не так уж давно трансформировавшееся «из соображений дружбы народов» из принятого на протяжении нескольких веков собирательного наименования «татары», обозначавшего тюрков-кочевников. В общем-то, немудрено, поскольку менее чем за столетие даже этнические монголы Улуса Джучи, самой западной части Монгольской империи, тюркизировались и забыли родной язык. И «родную» религию.

— Веруют они не в Господа нашего Иисуса Христа и не в Бахомета, — кое-кого удивил батюшка. — Даже погаными многобожцами их назвать нельзя. Их бог — Тенгри, «Вечное синее небо», един, а всякие духи есмь его воплощения. Духов тех несметное множество: ветра, рек, деревьев, скал, всяческих тварей божьих, коим они поклоняются, яко проявлениям того Тенгри. И мунгалы в него веруют, и прочие степные народы, коих в магометан или несторианскую ересь не обратили.

— Несториане — это тоже одна из ветвей христианства. Причём, довольно распространённая и сильная на Востоке. Вплоть до того, что сыну Батыя Сартаку приписывали приверженность этому христианскому течению. Правда, Сартак сейчас молод, и первое упоминание о нём относится к походу 1240 года.