Серая Слизь

(Это уже почти термин такой существует: “героиновый бум конца девяностых”. Термин российский, но Латвия в этом смысле шла общим постсоветским курсом. Лично я мало общался с торчками, сидевшими на “герыче” (как и на “винте”, первитине, тоже в свое время довольно популярном в экс-совдеповских палестинах), но историй того времени с участием в основном именно данного опийного производного знаю хренову тучу. О пацане, у которого парализовало полтела после первого же укола — “герой”, но разбодяженным, как это часто водилось, какой-то дрянью… О пацане, чуть не прирезавшем родную мать, когда она отказалась давать ему денег на дозу, — в квартире к тому времени уже почти не осталось мебели: все было вынесено и продано… О пытавшихся завязать, и даже, казалось, завязавших… Я это к тому, что я неплохо представляю, что значит — суметь реально слезть с иглы. И, в общем, понимаю, отчего этот Леонид не любит распространяться о славном боевом прошлом…)

И все-таки я проделываю положенную уйму телодвижений (правда, из всего тела в них задействован по большей части лишь жмущий телефонные кнопки палец да голосовые связки — но уйму). Девяносто процентов — разумеется, вхолостую. Номеров никто не знает, а те, что знают, поменялись и не обслуживаются. Или никто не отвечает. Единственым откликнувшимся “на том конце” человеком оказывается его бывшая жена.

— Леонид умер, — отвечает она на мой вопрос, как его найти.

Пауза (справляюсь с обалдением):

— Когда?

— Месяц примерно назад.

— От чего?

Пауза (с ее стороны):

— Сказали: передозировка.

— Но он же вроде завязал…

Гудки.

22

Есть такой клуб “Voodoo” — непосредственно в здании перестроенной гостиницы “Латвия” (когдатошней главной базы рижской фарцы и валютных путан), — там тусуется местная “золотая молодежь”, мажоры по-старому, сыночки-дочурки политических и денежных воротил… и, соответственно, задаются стандарты латвийской дольче виты. Стилеобразующее такое место. Бля.

Из зелья там употребляют преимущественно не выходящий из моды (есть вечные ценности!) кокс. Кокаин — штука недешевая, и само место недешевое, и дресс-код у них строгий, и фэйс-контроль суровый… Так что те девочки, которым собственных доходов на варку в “Voodoo” никак не хватает, частенько идут под начало местных наркотранзитчиков в качестве так называемых “рабочих овец”. “Овца” — это девка, которую подкладывают под пограничников, российских или литовских, провозя очередную партию. Переправа обычно осуществляется устойчивой связкой: собственно курьер — “овца” — и кто-то из крышующих ментов… Так что, хмыкал Коля Куленко, криминальный репортер, если бы у нашей полиции появилось желание прихлопнуть разом три четверти наркотраффика, даже париться не надо было бы: посмотреть повторяющиеся сочетания одних и тех же фамилий в компьютерах погранцов — всего делов-то…

Почему не возникает желания — понятно. Сегодня циркуляция (и провоз, и продажа) наркоты в Латвии контролируется полицией вообще вся. Только разные отделы воюют за зоны влияния. И все мало-мальски громкие дела с задержанием партий и арестом курьеров — просто результат взаимных ментовских подстав. Или вот еще: полицейские любят подряжать молодых-зеленых дилеров, давать им прибыльно сбыть две-три партии — а потом сажать. Раскрываемость улучшается — плюс ротация низкооплачиваемых кадров…

Все это я слышал от знакомых журналистов-уголовщиков, от той же Леры. Я в курсе, до какой степени у наших ментов “все схвачено”. И я не обольщаюсь относительно того, что мне светит, если я все-таки сумею залезть достаточно далеко в тему связи “Ковчега” с наркоторговлей и наркотранзитом. Я также отдаю себе отчет, что, вероятнее всего, никуда я не залезу, даже если захочу — не смогу. Начнем, однако же, с того, что — не захочу. Этим же и закончим.

Но. Все равно не дают покоя некие не вполне осознанные ощущения — с ментами не связанные. Или почти не связанные. Пытаясь разобраться в тех ощущениях, звоню Лере:

— Я вот что думаю, — брежу вслух. — Все, что я тогда узнал, все, что в фильм вошло — это все опиралось на результаты детективной самодеятельности родителей и друзей Якушева, так? И касалось его сектантских знакомств. Понятно, почему двух других членов якушевской “тройки” заподозрили в том, что они его и до самоубийства довели… А может, вообще не с того конца надо было начинать?…

— Погоди. Ты всерьез веришь в убийство?

— Да я бы рад не верить… Но предположим, его действительно убили и сымитировали суицид. Предположим! Что если тот, кто это делал, предугадывал общую реакцию? Ах — секта! Секта — это все объясняет… Мы все время повторяем это слово, хотя оно ровным счетом ничего не означает, кроме нашего страха перед иррациональным. Мы не можем понять логики людей, продающих имущество и уезжающих в тайгу к Виссариону, или бросающих семью и конспирирующихся по методу Грекова, мы говорим “секта” и испуганно отказываемся анализировать происходящее. И самоубийству никто не удивляется…

— Ты хочешь сказать, это мог сделать кто-нибудь, не имевший отношения к “Ковчегу”?

— Но — знавший про “Ковчег”.

— Н-ну?…

— Ну смотри: когда я в этой истории копался, я копался в сектантских связях Якушева. А про другие его знакомства я, естественно, не знаю…

— И ты хочешь узнать? — Печальная смесь удовлетворения и безнадежности.

— Вообще, если честно, единственное, чего я сейчас реально хочу, — это очнуться от бэд трипа… Но коль скоро он упорно не кончается, приходится действовать по его логике…

Молчание. Вздох:

— Дэн, только осторожнее. Не лезь на рожон, слышишь, Дэн…

До родителей Димы я вообще не дозвонился. Но дозвонился до Микушевичей, устраивавших когда-то у себя импровизированный литкружок, что посещал Якушев. Микушевичи — забавные ребята. Субтильный, невысокий, космато-бородатый Миша — такой припозднившийся типаж из “поколения дворников и сторожей” — нерегулярно работает кем угодно: от действительно сторожа до звукорежиссера, и регулярно играет “фэнтезийный фолк” с собственного (недурственного) сочинения текстами. Еще менее высокая и более субтильная, с огромной вороной шевелюрой Неля — учитель географии в школе (хотя мне страшно представлять ее в окружении десятков половосозревающих беспредельщиков) и автор неплохо продающихся в России любовных (под псевдонимом писанных) романов. Тогдашний кружок Микушевичей посещало множество самого разношерстного народа: от шестнадцатилетних нервических литературных гениев из Пушкинского лицея до быковатого тренера по карате.

В традиционном бардаке их квартиры, набитой книгами по ориенталистике и собственно ориентальными (плюс обширная видеотека с культовыми раритетами вроде “Трюкача” и полным собранием фильмов Джеки Чана), под укоризненным взглядом умных еврейских глаз традиционного двортерьера я довольно тупо слушаю, как Миха с Нелей перечисляют, хмурясь и переглядываясь, совершенно неизвестные мне имена. Хотя нет — вот одно…

— А Федька разве с ним общался? — переспрашиваю, когда они поминают и ФЭДа (“дядю Федора”).

— В смысле? — Неля. — Конечно, общался… По-моему… — Взгляд на мужа.

— Ну да, — Миха, — у нас они пересекались. Ну… может, не так уж часто — но они, вроде, и так дружили…

— Странно. Мне Федька говорил, что они почти не были знакомы.

Переглядываются:

— Может, конечно, мы неправильно поняли…

— Ну неважно. А еще?…

Реальная история. Рига. Ночь. Возвращается домой одинокий датый мужик. Навстречу — девочка в доспехах и с мечом. Мужик протирает глаза. Нет, не “белочка”. “Девочка… Ты кто?” — “Да так… воин”. — “А что — война?” — “Конечно, война.” — “С кем?!” — “Да как всегда. Света с Тьмой. Тьмы со Светом… Ну ладно, дядь, пошла я. Мне на фронт пора”.