Сердечные тайны

Она быстро вышла, потому что больше не было сил улыбаться.

* * *

Собиралась гроза.

Джон посмотрел на небо. Оно было такое же темное, как ночью, хотя до вечера было еще далеко. Сильный резкий ветер трепал его волосы, и они то и дело падали ему на лицо. В воздухе запахло дождем. Он шел быстрыми широкими шагами, надеясь успеть до того момента, когда с небес обрушится разъяренный водяной поток. Сколько он ни думал, вывод напрашивался один – задание он не выполнил. Он до сих пор не выяснил, кто передавал сведения через Нью-Уэксфорд. У него были кое-какие идеи. Но в его деле – идеи не в счет. Нужны доказательства, а их не было.

Все, что ему удалось, это позволить себе потерять голову из-за женщины, в чьих глазах за внешним спокойствием бурлило море жизни, и чья музыка эхом отзывалась в его душе. Первая заповедь шпионажа – быть беспристрастным и объективным, что он и делал успешно всю свою жизнь, не затрачивая на то особых усилий. Это было также естественно для него, как идти по лесу без единого звука.

Но несколько недель назад его беспристрастность исчезла так же легко, как ветер сдувает пушинки отцветшего одуванчика. И виновата в этом была эта женщина, чья преданность не шла ни в какие сравнения с его, и чье нечеловеческое самообладание он желал бы однажды поколебать. Зная все это, зная, что это было неправильно, бесполезно и абсолютно глупо, он все равно шел по этой дороге.

Конюшня была выстроена из камня такого же цвета, как и земля. Небо еще больше потемнело, и он с трудом разглядел двери сарая. Одно окно, высоко под самой крышей, было открыто, из него слышна была музыка. Она почти сливалась со стоном ветра. Мурашки пробежали у него по спине, и в груди что-то сладко заныло.

Он тихо открыл дверь, вошел и плотно прикрыл ее за собой. Отсутствие здесь леденящего душу ветра было так отрадно. В конюшне было тепло и пахло лошадьми.

В этом странном дуэте ветра и скрипки теперь сильнее звучало последнее. Она пела о страхе и одиночестве. Музыка наполнила его жизнью, целительным воздухом, эхом зазвучала в самых потаенных уголках души.

Джон ничего не видел в темноте. Он провел рукой по стене в поисках лестницы, ведущей на чердак. И быстро нашел ее. Одним из его достоинств была память, позволявшая ему воспроизводить мысленно объект обычно с точностью до мельчайших деталей. Он быстро взобрался по лестнице наверх. К музыке. К Бесс.

Лэйтон не знал, сколько простоял так, окутанный темнотой и мелодией. Но когда музыка стала настолько прекрасна, что душа разрывалась от боли, он невольно шагнул к Бесс. Настил скрипнул под ним, выдав его присутствие. Музыка прекратилась.

– Кто тут?

– Это я.

Тишина.

– Скажи мне что-нибудь, Бесс, и я пойму, где ты.

– Я здесь, Джон. – Ее шепот соблазнительно тих и нежен.

Он пробрался к ней через сено. Она сидела как раз под окном, которое представляло собой небольшое отверстие, не пропускавшее света и из которого был виден лишь кусочек темно-синего предгрозового неба.

Джон сел рядом с ней на одеяло, грубое и толстое. Сено шуршало при каждом его движении.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Бэнни.

– Тише – Он не хотел пока говорить ей об этом, он просто хотел побыть тут, почувствовать близость Бесс в темноте, ощутить теплоту ее тела рядом, вдохнуть этот волшебный запах лаванды, смешанный с запахом сена.

– Поиграй мне, Бесс.

Элизабет так долго молчала, что Джон уже испугался, что она откажет ему.

– Хорошо, – раздался наконец ее тихий голос.

Она поняла, что ей совсем неинтересно, зачем этот мужчина здесь. Главное – он рядом. До его появления ее скрипка пела о тоске и одиночестве; сейчас Бэнни играла о страхе, крови, гневе и о свободе, за которую нужно платить огромной ценой. До этого момента она не позволяла себе думать об окровавленных телах людей, брошенных на дороге, о резком запахе пороха и криках мучительной боли.

Когда Бесс закончила играть, она знала, зачем он пришел.

– Ты ведь уходишь?

Она услышала, как Джон затаил дыхание, а потом медленно вздохнул:

– Да.

– Куда ты идешь?

– Посылают в Бостон. Рота присоединится там к полку.

Бэнни нашла его руку, и их пальцы переплелись. Его прикосновение было необычайно нежным и трепетным. Она подумала о том, что эти руки, наверное, держали ружье и стреляли в ее соотечественников, может быть, даже в ее отца и братьев.

– Когда?

– Завтра.

Пальцы Бесс замерли.

– Уже совсем скоро.

– Да.

Слышно было, как неистовый ветер носился и завывал за стенами конюшни в том мире, таком ужасном и жестоком. Здесь же царила уютная темнота и была только эта рука, столь дорогая ее сердцу.

– Научи меня играть, Бесс.

Его голос был бестелесной сущностью – неким духом, окружавшим Бэнни теплой волной и разлившимся по всему телу. Бесс кивнула, зная, что если даже Джон и не видит ее, он все равно поймет, что она согласна. Элизабет приблизилась к Джону, стала на колени за его спиной и приложила скрипку к его плечу. Щекой она касалась шелковистых волос мужчины.

На этот раз Бесс не стала учить его. Его пальцы просто легли на ее руки и, не мешая игре, стали повторять за ней движения пальцев, которыми она извлекала музыку из инструмента.

Снова вернулось ощущение одиночества. И сейчас уже ей рисовалось израненное тело Джона с темными пятнами на мундире. Его густые блестящие волосы были покрыты грязью, а веки плотно прикрывали глаза на мертвенно-бледном лице. Мимо него шли солдаты, уверенные в себе, беспристрастные. Внезапная вспышка яркого света; резкий хлопок выстрела…

Бэнни закричала, уронила скрипку и всем телом прижалась к Джону. Ее сердце тяжело билось. Он повернулся, бережно приподнял Бесс и посадил себе на колени. Потом привлек ее голову к себе и сказал:

– Шш… это только гроза.

Небеса разверзлись. Она услышала, как потоки дождя обрушились на землю. Ливень колотил по крыше, стекал по стенам конюшни. Бэнни сильнее прижалась к Джону, пытаясь спрятаться на его широкой груди от своего страха.

Он нежно ласкал ее, проводя рукой по спине. Бесс по-прежнему дрожала, но теперь уже не от страха, а от чего-то еще. Ей нужно было прикоснуться к нему, нужно было убедиться хотя бы в этот момент, что он был цел и невредим. Она обхватила его спину, ощущая его твердые мышцы под шерстяной тканью мундира.

Это была настоящая пытка. Бесс с такой нежностью гладила его спину, что ему захотелось обнять ее сильнее. Он ощущал на своей шее ее легкое дыхание, которое ласкало и волновало его больше, чем темнота ночи. Боже, какое искушение. Она касалась щекой его горячей и гладкой кожи, вдыхая его запах.

Внезапно Лэйтон почувствовал, что больше не может выносить этой муки. Он устал. Устал все время притворяться кем-то другим, устал следить за каждым своим словом, взглядом и действием. Устал жить на грани смерти. Устал быть все время один. Джон уже и сам не понимал, кто же он на самом деле.