Серебряная пряжа

Недели не прошло, — и сбежал Карош.

А костромской как раз на тройке к крыльцу подкатил. Знать, для храбрости подзаложил, бегом на крыльцо, кнутовищем машет, острогом грозится, немца на расправу требует. Выхватил из-за пазухи бутылку голубую, трясет над головой.

— О башку его бутылку разобью! Никакая это не лазорь голубая.

Прохор глянул, а это его бутылка-то: дно копытцем и стекло толстое.

— Ах, — говорит, — нечистая сила. Накоси, что удумал. Мое лекарство с полки снял да заместо лазори голубой продал.

ЧОРТОВ ПАЛЕЦ

В полях после грозы черные камушки попадаются. Чортовыми пальцами их называют. А на нашей фабрике хозяина Якова Чортовым пальцем прозвали. И не зря. Я эту историю знаю.

Яков-то наш — не человек был, а гора. Такой медведь, и в дверь-то по-людски не входил, — боком протискивался. Пучило его, словно на дрожжах.

Был у него на фабрике Аким — красковар. Знаменитый человек.

И душой был хорош: не сварлив, не злобен.

Больше всего любил Аким краски. Сил своих не жалел, всё выдумывал, как бы расцветку на ситцы покрасивей да попрочней положить. И что ни задумает — сделает, все у него выходит.

Первое время хозяин на него не обижался. Да только скоро колесо в ухаб попало.

Заявился на фабрику немчишка один, объявил себя великим мастером по красочному делу. Перво на перво бумаги разные подает, а там значится, что у московских хозяев ситцы красил и благодарность заслужил. Ну, Яков-то и польстился на немчишку, взял его главным колористом, оклад большой положил. Пришлось Акиму под началом у немца служить.

Весной Яков отправился с товарами в Нижний на ярмонку.

Возвращается, кличет немца, а того и след простыл. Конторские знать не знают, куда сгинул хваленый колорист. А он сбежал: видит, что дело-то не ладится, да и был таков.

Яков — словно жгучая крапива. По фабрике ходит, кричит, никому путем слова не скажет. Конторских так шугнул, что те деревянными стали, носы уткнули в свои книги, скрипят перьями и не дышат. А у Яшки смелости от того прибывает: нравится ему, что боятся хозяина.

— Чортовы пальцы! — кричит он, фабрику развалили пока я базарил, все приходы-расходы мои запутали. Я грамоте не горазд, а вижу, что все вы жулики, все норовите как бы хозяина по миру пустить.

И пошел, поехал, только слушай.

Отделал конторских и по фабрике как угорелый заметался. Всех чортовыми пальцами крестит. Ткачих пропёк, за мытильщиков принялся, таскальщикам и тем досталось.

Добрался Яшка и до красковаров. Вбежал в красковарку. Спрашивает:

— Где немец?

Красковары из-за чанов выглядывают, в усы улыбаются.

— Где немец, чортовы пальцы, не слышите, что ли?

На Акима наступает. Аким тихонько-легонько поясняет:

— Вы его рядили, нас не спросили… Вот и выходит, что мы за него не в ответе. Теплое место искать отправился…

Хозяин сокрушается:

— Ах, чортов палец! Счастье его, что сбежал. Я б с него шкуру спустил да сапоги из нее сшил. А коль немца нет, так из твоей сошью.

Это он Акиму-то.

Ну, Аким таких слов не очень испугался. Любопытствует:

— Какие же вы сапожки шить из моей кожи желаете? Смазные али хромовые? Ежели смазные, то не погодится: тонка кожа, а ежели хромовые, — тоже не подойдет: вся в рубцах, заплатки сажать придется. Где я рубцы нажил — вы сами знаете.

Хозяин в азарт:

— Заткни рот, чортов палец!

И спять:

— Разбойники! Разор сущий. Такой-то расцветкой большие тысячи у меня из кармана вынули. Линючки накрасили. Другим цену дают, а немецкую эту дрянь и за полцены не берут. Бабы плюнут на ладонь, помочат ситчишко, а ладонь как радуга.

— Зато на заморский манер выкрашен! — подкузьмил хозяина Аким.

— Ты, чортов палец, помолчи! — зыкнул хозяин. Не смейсь, я для тебя кто-нибудь, я не валеный сапог! И на тебе вина есть: пошто мой товар испортил, в убыток хозяина ввел? Отвечай?

Краскотер-то на чистоту:

— Не моя рука повинна в цвете, не моя голова в ответе. Немец красил, не я…

— А у тебя глаза были?

— Были.

— И голова есть?

— Коли шапку ношу, значит есть.

— Так о чем думал, на немца глядючи?

Красковар сел на кадку да все и припомнил по порядку, как было с того часу, когда немец в первый раз заявился.

— Большой, — говорит, — нужды не было немца-мастера брать, а что вы, хозяин, сказали? — «Аким, чортов палец, в заморских красках не разбирается, а немец за свои рецепты похвалу заслужил». Немец вам рецепт сует, а я наперед знаю — ничего из этого не получится. Вы, хозяин, мне на то: «Мало смыслишь… Гляди на сделанное». Я и глядел, как велено. Ну, вот, играли весело, собирайте бабки.

Как услышал хозяин эти слова — ровно кто краской плеснул ему в лицо, красней вареного рака стал. Решил он на Акиме обиду выместить. Пригрозил ему:

— Что на ярмарке недополучил я, в конторе наверстаю. Все с вас взыщу, чортовы пальцы.

И как сказал, так и сделал. К вечеру один набойщик заглянул зачем-то в контору. Прибежал, докладывает:

— Ну, наш чортов палец белены объелся. С ткачих по пятиалтынному скинул, с набойщиков по четвертаку, с красковаров по целковому, а с Акима — трешницу.

Аким только в затылке почесал.

— За немца, ребята, отдуваемся, за его рецепты похвальные.

Рабочие меж собой пошептались, да на том дело и кончилось. Выше хозяина не встанешь. Такие времена были. А чтобы сообща пойти к хозяину да свое потребовать, забастовку иль собрание устроить, — до этого фабричные еще не дошли, вожаков хороших не было.

Смена кончилась. Опустела фабрика. Фонари погасли, пыль улеглась. Только мыши да крысы по ткацкой бегают. Красковары тоже ушли. Один Аким замешкался. Составлял он снадобье для новой краски. Мудрил, мудрил, да только на этот раз что-то у него не получалось: расстроен, верно, был.

Сидит Аким над котелком, специи засыпает, помешивает.

Вдруг хозяин является. А сам не глядит на Акима, совестно: знает, — ни за что обидел красковара.

— Чего, — говорит, — ты торчишь здесь?

Красковар в ответ:

— Для тебя радею.

— Мало прибытку от твоего раденья.

И велел Акиму домой собираться.

Домой так домой. Аким огонь погасил, руки вытер и дверь на закладку.

Аким в калитку, а хозяин в отбельную отправился. Места себе не находит. Вот что значит на ярмарке-то прогореть. Ходит Яков и себя ругает, как это он маху дал, немца в свое время не разгадал. Краски с ума его сводили.