Серебряная равнина

— Каждая заброшенная халупа была бы сейчас дворцом, потому что находилась бы на пути к родине. Ты представляешь, как бы это все было?

Она вбирала в себя эти слова, из которых складывался образ двух людей, вступающих в совместную жизнь наперекор фронтовым лишениям и ужасам. Но рядом с собой она видела не Махата.

Тяжесть, которую Махат ощущал в себе, переливалась в его слова:

— Это было бы самое прекрасное из всех свадебных путешествий на свете.

Яна улыбалась. Она видела себя и Иржи. Провела руками по лицу, словно желая смахнуть с него выражение радости. Безуспешно. Картина, нарисованная Махатом, стояла перед ее глазами.

Он наклонился через аппарат вплотную к ее лицу:

— Я ради тебя готов на все, на все, что ни пожелаешь… А ты? Ты мне ничего не скажешь?

Яна схватила штекеры двух закончивших разговор абонентов, вытащила их из гнезд коммутатора, быстро опустила и отодвинулась от разгоряченного лица Махата. Ей не хотелось изображать чувства, которых она не испытывала.

— Ты, Здена, хороший парень. И ты мне нравишься. Мне совершенно безразлично, что ты не офицер, как Станек. Скорее мне жаль, что он не простой солдат, как ты.

«Что она сказала? — Махат соображал: — Я ей нравлюсь и ей безразлично, что я не офицер, как Станек. Это в мою пользу. Не в его. Но ей жаль, что он не простой солдат, как я. Это в его пользу, не в мою. Что я должен еще сказать? Я уже излил всю душу до последней капли. И ей этого мало. Наверно, нужны другие слова. Но какие? Если мне не удастся поговорить с ней как следует теперь…»

— Скромный солдат, Яна, ко всему относится серьезно, очень серьезно, а такой заносчивый офицер, известное дело, беспечен и непостоянен: от Павла к Петру, от Петра к Павлу.

Поняла: к Павле. Тонкая морщинка перерезала Янин лоб.

— Я его люблю, — сказала она. Махат выпрямился:

— Ты его любишь. Он для тебя все, так? А знаешь ли, какое место ты занимаешь у него? У него на первом месте музыка, потом военная карьера, развеселая жизнь из сплошных развлечений и только после всего этого — ты! Люби его, боготвори — тем быстрее он тебя прогонит. Разве нужен такому офицеру груз на шее?

Нападки Махата лишили Яну последних остатков сдержанности.

— Я не спрашиваю, кто у него был до меня и даже кто будет после меня. Не спрашиваю, что для него важнее. Я люблю его!

— Каким бы он ни был? — удивленно спросил Махат.

— Каким бы он ни был! — подтвердила Яна.

Лишь сейчас он узнал о Яне все. Это не слепое увлечение офицером, которое со временем пройдет. Это такая же любовь, как у него, Махата, к ней — это судьба.

— Я боюсь за тебя. Ты на краю пропасти. Мне еще никто не ответил любовью на любовь, я думал, что это сделаешь ты. А ты… Но это не изменит моего отношения к тебе. Я уберегу тебя от опасности. — Он потянулся за сумкой.

Она испугалась:

— Что ты хочешь сделать?

— Тебе — ничего. Этого я не смог бы. Тебя я даже простил бы. А это не каждый сможет.

Он смотрел на склонившуюся над коммутатором Яну. «Не умею я хорошо говорить. И зачем вообще говорить? И все-то я спешу, не подожду, когда у нее будет свободное время. Почему я?.. — В подсознании по-прежнему стучала мысль, что после всего пережитого у него, с детства обделенного любовью, больше прав на Яну, чем у Станека, к которому девушки льнут сами. — Только надо…» Он шагнул к Яне и остановился.

— Я буду ждать. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Для любящего человека ждать — самое страшное.

Яна мягко посмотрела на него.:

— Если ты очень хочешь — жди!

12

Пузатая печь, занимавшая половину украинской хаты, давала лишь иллюзию тепла. Сырые и тяжелые, как камень, поленья из груши, еще утром росшей в саду, шипели и свистели, но жару почти не прибавляли.

Галирж, укутав ноги в попону, изучал разложенную на столе карту, которая походила на изображение мистических символов. Красные линии — наши, синие — враг. Где точно в данную минуту проходят синие линии? Несколько часов назад пришло донесение о том, что у немцев замечено движение. Незначительное, правда. В 13 часов 5 минут разведчики Галиржа обнаружили небольшую группу немецких солдат, среди них было два офицера. Рекогносцировка местности перед наступлением? Согласно донесению, полученному в 15 часов, немцы забивали на своем переднем крае колышки с цветными флажками. Противник обозначает проходы в собственных минных полях! Галирж снова послал разведку с приказом возвратиться до 15 часов 45 минут.

Было 15.45. Галирж сбросил попону и направился в соседнюю комнату, где находились радист и телефонист.

— До сих пор не отозвались, — доложили оба.

Галирж вернулся к себе. Опять уселся и закутал ноги.

Вокроуглицкий по раскисшей дорого торопился в разведотдел, стараясь наверстать время, проведенное на пункте телефонной связи. Он узнал, что происходит у телефонистов, и от этого, а не от быстрой ходьбы захватывало дух. Он почти был уверен в том, что его рассказ о протестах рядового состава в Англии был воспринят Махатом тогда, в Киеве, как руководство к действию, хотя Ота и предупреждал связиста: то, что возможно там, в тылу, невозможно тут, В условиях активных боевых действий, но, видно, это предупреждение только подлило масла в огонь. Можно ли предугадать всю меру строгости всегда бескомпромиссного и вечно взвинченного Галиржа, даже если речь пойдет о самом близком ему на фронте человеке? А что говорить об остальных? Станек, весь штаб, полковник? Ведь фронт тоже вынуждает их быть жестокими.

Вокроуглицкий миновал комнату, где сидели связисты разведотдела, и уже взялся было за ручку следующей двери… И тут его внезапно охватило чувство, которое он испытывал, когда самолет вдруг проваливался в воздушную яму. Он весь напружинился, словно ситуация была столь же опасной. Сдаваться? Это не в его духе. Предупредить аварию. Набрать высоту, пусть ревут моторы, пусть вибрируют крылья! Прорваться сквозь бурю!

Но с чего начать?

Медленно открыв дверь, он устало вошел в комнату капитана.

Тот повернулся к нему и с укоризной произнес:

— Что дал твой зондаж, Ота? Не слишком ли он запоздал?

— Я привык на крыльях… — ответил Вокроуглицкий. — Мне были подвластны любые расстояния. Но здесь?! По такой грязи… Мои ноги как стопудовые гири. — И он рухнул на стул.

Галирж беспокойно оглянулся на дверь.

— Ты кого-нибудь ждешь, Джони?

— Возвращения наших с задания. — Галирж посмотрел на часы. — Они должны были вернуться пятнадцать минут назад.

— По такой грязище и на сто минут опоздаешь. Будь снисходителен к ребятам, Джони. — «И ко мне», — пожелал он мысленно.

— Что ты вдруг стал так заботиться о солдатах?

— Я еще в Англии был таким, Джони.

«И здесь, увы, тоже, — подумал Вокроуглицкий о Махате. Вытащил пачку сигарет. Чувствовал, что теряет присутствие духа. — И чего меня понесло в район сбора! Зачем я пил столько коньяку! И потом умничал перед этим болваном». Он погасил о донышко гильзы едва начатую сигарету, взял зажигалку Галиржа, щелкнул раз, второй, третий. Безуспешно. Двумя пальцами вытащил из мешочка для зажигалки новый кремень.