Серебряное прикосновение

— Вы действительно никому не скажете обо мне и Джоне, пока он не закончит учебу?

Марту забавляло сначала обнадеживать, а потом вновь расстраивать Эстер, поэтому она злорадно объявила:

— Теперь уже я ничего не могу поделать. Четверть часа тому назад мы с Джеком наконец-то догадались, что твой любовник — Джон Бэйтмен. И теперь Джек уже, наверное, на полпути к дому Харвуда. Ему не терпится поговорить с ним обо всем этом!

Вскрикнув от этой ужасной новости, Эстер поспешно сунула свой мешочек в карман фартука и сдернула с крючка накидку.

— Я должна остановить его!

— Ты его не догонишь.

— Я постараюсь.

Эстер закутала шею шарфом.

— Господи, только бы найти возможность задержать его! А может, мистера Харвуда нет дома? Ведь все, что мне нужно, это несколько минут, чтобы убедить Джека выслушать меня!

Марта проследовала за ней на лестничную площадку и смотрела, как Эстер торопливо спускается вниз. Она покачала головой, подумав, что при таком темпе ходьбы, который могла позволить себе Эстер в ее положении, Джек, вероятно, вернется домой до того, как она дойдет до мастерской Харвуда.

Джон сидел на своем рабочем месте и занимался украшением церковного серебряного блюда для пожертвований. Он держал резец почти вертикально между большим, указательным и средним пальцами левой руки, а правой сжимал молоток. Этим молотком Джон аккуратно, с точно рассчитанной силой стучал по резцу. Инструмент постепенно наносил изящный рисунок по краю блюда.

Неожиданно его сосредоточенную работу прервали. Мастер Харвуд желал видеть Джона немедленно. Он снял с себя кожаный фартук, надел на сорочку жилет, чтобы выглядеть солиднее, и пошел в контору.

Когда Джон постучался в дверь кабинета, голос Харвуда приказал ему войти. И он сразу же понял, что случилось нечто ужасное, как только увидел Джека Нидема, сидящего в кресле рядом с хозяином. Он догадался обо всем, что ему сейчас будут говорить. Джек, с выражением сильнейшего гнева на лице, вскочил с кресла и угрожающе двинулся к Джону, но Харвуд сделал ему знак, чтобы тот вернулся на место. Джек повиновался, что-то бормоча себе под нос.

— Бэйтмен, — серьезно заговорил Харвуд, — против тебя выдвинуто чрезвычайно тяжелое обвинение. Я надеюсь услышать, что оно абсолютно беспочвенно, однако предупреждаю, что не потерплю лжи. Говори правду и только правду. Тебе понятно?

— Да, сэр.

Джон догадался, что последует за этим. Будущее его повисло на волоске, и волосок этот был готов вот-вот оборваться.

— Я должен был напомнить тебе, когда мы говорили о правилах поведения для подмастерьев, что внебрачная связь сурово карается. Ты меня понимаешь?

У Джона не было выбора. Он крепко сжал челюсти, собираясь с силами, а потом заявил:

— Я — отец ее ребенка.

Казалось, что слова его эхом откликаются в этом огромном кабинете. У Джека Нидема вновь угрожающе засветились глаза, и он вновь привстал со стула, но Харвуд заставил его сесть. Выражение лица хозяина стало каким-то диким и враждебным.

— Из того, что мне сказали, я делаю вывод, что ты, Бэйтмен, бросил девушку. Это верно?

Джон ощутил, как злость заполняет его. Злость на случайный поворот обстоятельств, заставивший Эстер нарушить обет молчания, данный ими друг другу.

— Эстер — моя жена. Три месяца назад мы обвенчались во Флит.

Оба его собеседника были сначала поражены, но последующая реакция их сильно отличалась. Джек, видимо, сразу же смягчился и до некоторой степени успокоился, а вот Харвуд, услышав эти слова, заговорил дальше в том холодном, угрожающем тоне, который, как уже знал Джон, не предвещал ничего хорошего.

— Бэйтмен, для мистера Нидема это меняет дело.

И, обращаясь к Джеку, добавил:

— Извините, но я вынужден порекомендовать вам вернуться в Хиткок немедленно. Со своим новым зятем вы еще успеете побеседовать. В настоящий момент мне необходимо продолжить разговор с Бэйтменом с глазу на глаз. Он пока еще мой ученик.

Джеку Нидему ничего не оставалось делать, кроме как уйти. Он встал, неуверенно посмотрел на Джона, поклонился Харвуду.

— Я надеюсь, что эта история не повлияет на ваше доброе отношение к моему заведению, и что вы…

— Всего хорошего, Нидем.

— Э-э-э… До свиданья, сэр.

Как только дверь за Нидемом закрылась, Харвуд дал волю своему возмущению:

— Бэйтмен, ты не только ослушался меня, но и обманул мою дочь! Ты злоупотребил моим гостеприимством, ты, уже будучи женатым, продолжал играть чувствами моей девочки, ее привязанностью к тебе, заставив ее поверить, что у тебя к ней честные, искренние намерения! Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Каролина не питает иллюзий в отношении меня. Мы просто друзья, и я очень ценю ее дружбу.

— Черта с два ты ее ценишь! По крайней мере, теперь всему этому конец, и Каролине будет только на пользу, что она избавилась от тебя!

Харвуд вскочил и, отшвырнув стул, подошел к бюро. Он извлек из него документ, в котором Джон узнал контракт о его учебе в мастерской.

— Но мне ведь осталось совсем чуть-чуть доучиться! — воскликнул Джон.

Харвуд развернул лист бумаги и взглянул на него.

— Точнее, три месяца, две недели и один день, — сказал он и медленно разорвал документ на две половины.

— Нет! — протестующе крикнул Джон.

Харвуд швырнул ему половину листа.

— Своей женитьбой ты сам навсегда лишил себя права стать настоящим мастером! И я обещаю тебе, что прослежу за уничтожением всех записей и документов, в которых упоминается твоя учеба в моей мастерской. Более того, я сам, лично занесу твою фамилию в «черный список» по мастерским, и тебя не примут ни в одну в этом городе! А теперь собирай свои пожитки и убирайся из моего дома, пока я тебя не вышвырнул отсюда своими руками!

До этого момента Джон никогда не испытывал ненависти к кому-нибудь. Даже в такой момент он мог признать, и признал, что, в конечном счете, сам виноват во всем. Однако он не мог вынести оскорблений и дополнительных наказаний, наложенных на него, так как считал их грубой несправедливостью и даже местью властного, влиятельного человека более слабому, зависящему от него. Поэтому Джон, в котором неожиданно для него самого проснулось благородство происхождения, с гордостью и глубочайшим достоинством поклонился противнику, всем своим видом показывая, что честь его совершенно не пострадала от грубости и невежества оппонента, и удалился с гордо поднятой головой.