Серебряное слово. Тарасик
Шрифт:
— Слушаю! Оперативная служба. У телефона диспетчер Андреев.
— Слушаю! У телефона монтер Искра.
— Слушаю! У телефона Рахматулин.
Так отвечают в трубку дежурные монтеры.
Если свет погас в жилом доме, телефон не устает звонить. Жильцы сердятся.
— Давай свет, «Госэнерго»! Безобразие! Бюрократизм! До людей вам нет никакого дела!
Телефон звенит, тренькает, надрывается. По ту сторону телефонов выходят из себя и кричат на монтеров жильцы домов, где погас свет. А железная карта «Госэнерго» давно уже зажглась зеленым или другим огоньком. Она давно уже
Вы, может, не знаете, что ток, как и человек, бывает высокий и низкий? Если ток высокий, тогда на той (большой) машине, где он заперт, написано: «Осторожно — опасно для жизни», — и нарисована красная стрела, похожая на молнию.
Если ток низкий — это как небольшого росточка и не особо сильный человек: дал в ухо, а ты устоял. Да и то не всегда. Разозлившись, он тоже может убить.
— Слушаю, — отвечает диспетчер Андреев.
— Слушаю, — отвечает монтер Искра.
— Слушаю, — отвечает монтер Рахматулин.
Не беспокойтесь, граждане! Без света сидеть не будете. Нам все известно. Мы примем меры.
Вот так, очень вежливо и терпеливо, говорят монтеры из «Госэнерго» в орущую телефонную трубку.
В тот день, когда Тарасика чуть не уволок в милицию милиционер, а папу чуть не огрела лопатой женщина-дворник, в тот день, когда папа, взяв с рук на руки своего сына, донес его домой, поехал на работу автобусом номер четыре и вбежал в свою рабочую комнату, опоздав на десять минут, — в этот день зеленый огонек на деревянной карте сказал о том, что испортился свет в одном из районов.
На место электрической аварии сейчас же выехали два монтера: монтер Искра — папа Тарасика и монтер Рахматулин — папин напарник.
Их третий товарищ — мастер-электротехник Андреев — остался дежурить в «Госэнерго» для того, чтобы отвечать на телефонные звонки и глядеть на карту — не зажжется ли на ней другой зеленый огонек, не случится ли в районе еще какой-нибудь аварии с электрическим светом.
Машина «Госэнерго» — маленький, неказистый автобус — быстро летела по городу.
В автобусе сидели два монтера — папа Тарасика, папин товарищ Ахмед Рахматулин — и шофер, пожилой, надутый и небритый человек.
Все молчали. Каждый был занят своими мыслями.
Автобус ехал по длинным, центральным городским улицам, сворачивал в переулки, подпрыгивал, вздрагивал на камнях и опять выезжал на гладкие широкие магистрали.
Два молодых монтера и старый шофер у руля задумались.
…Зажжем наш потайной фонарь (ведь он умеет освещать все на свете, даже то, о чем думает человек).
Монтер Рахматулин — он тоже был студентом-заочником электротехнического института — воображал, как хорошо он сдаст экзамен, как удивится и даже ахнет профессор и сейчас же поставит ему пятерку в зачетную книжку.
Рахматулину пошел двадцать первый год. Он был черноволосый, приземистый, любил музыку и умел хорошо свистеть.
И вот он сидел в автобусе и воображал, как выступит на институтском вечере.
Кто-то скажет:
— Студент-заочник второго курса Ахмед
Рахматулин. Художественный свист.Он выйдет вперед, раскланяется — такой молодой, красивый… Выйдет и засвистит.
И Рахматулин на самом деле вдруг взял да и засвистел.
Он свистел, как зяблик. Нет! Он свистал, как соловей.
В приоткрытое окошко кузова летящего вперед автобуса рвался ветер. Ветер поднял дыбом хохолок на лбу молодого монтера.
— Петух! Ну чистый петух… Петух и есть… — оглянувшись, сказал шофер. (Он сегодня не выспался и был сердитый.)
Но Рахматулин свистел до того красиво, что в конце концов размечтался и сам шофер, сидевший у баранки.
Он думал вот что:
«А может, оно ничего, что мне выделили садовый участок далеко от города?.. Может, все-таки не надо было отказываться?.. Видать, я того… Я немного погорячился.
Можно было бы взять коллективного сторожа. Это раз. Хорошо бы такой подобрать участок, чтобы был поблизости от водопровода…
На зиму будет свое варенье… Ну и там повидло, конечно, моченые яблоки…
Хороши моченые яблоки! Опять-таки можно, пожалуй, заготовить черной смородины… Витамины!»
Шофер глубоко и сладко вздохнул, а другой шофер, проезжавший мимо, крикнул ему:
— Эй ты, папаша!.. Потише на поворотах.
Шофер, который выехал из-за угла навстречу нашему размечтавшемуся шоферу, должно быть, не знал, какая бывает людям большая польза от витаминов.
…Но давайте же наконец подслушаем, о чем думал папа Тарасика.
Он сидел у окошка. На ледяном стекле папа вывел какую-то букву. Это была хорошая буква.
За окном автобуса ярко светило солнышко, которое начинается с этой буквы. Там был снег, который разгребали дворники. Снег начинался на эту букву. Навстречу папе Тарасика бежал район, за который он отвечал. А свет — хоть солнечный, хоть электрический — начинается с этой буквы.
…Если оказать по правде, то папа Тарасика написал сперва на обледенелом окошке целое слово — «Соня» (Соней звали маму Тарасика).
Но потом он покосился на Рахматулина, испугался, что тот подсмотрит, стер слово «Соня», опять дыхнул на стекло и написал на нем «С» (всего лишь первую букву имени мамы Тарасика).
Эта буква была похожа на кренделек. Он глядел на нее, с опаской косился в сторону Рахматулина, щурился и вздыхал.
А за окном автобуса все было такое белое…
Не одна какая-нибудь снежинка лежала перед глазами папы Тарасика, а целое большое белое царство.
Снег, снег, снег… Он блещет и светится. Может быть, там, глубоко под землей, зажегся волшебный огонь и от него засиял снег?.. Нет. Это блещет свет в сощуренных глазах папы.
…«С! Милая, милая буква С. Милая, дорогая Соня!» — глядя в окошко автобуса, думал папа Тарасика и сочинял то письмо, которое никогда на свете не написал бы на самом деле.
«Буква С, ты уехала на Дальний Восток и оставила нас с Тарасиком, потому что мы были неблагодарные. Ты на нас стирала и штопала и стряпала нам котлеты. И мы ели эти котлеты и забывали сказать спасибо.
А ведь ты, как и я, была студенткой-заочницей. Ты хотела выучиться, чтобы писать в газеты. Ты хотела работать.