Шрифт:
Алена Василевич
Сестра Марата
Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
Аде шёл семнадцатый год. Она окончила восемь классов, у неё были уже свои собственные планы и взгляды на жизнь, и намерения её были определённые и твёрдые.
– Мама, я подаю документы в лётную школу.
– Что ты сказала?
Ада повторила:
– Это слово твёрдое. Я подаю документы в лётную школу.
– Лучше ты ничего не придумала?
– Брови матери сошлись, добрая улыбка пропала с лица.
– Большей глупости, спрашиваю, ты не могла придумать?
– Уже всё решено.
Споры, уговоры,
– Тоже мне, лётчица!
– с издёвкой протянул младший брат Ады Марат.
– Не твоё дело, замолчи!
– прикрикнула Ада на брата и, чтобы хоть чуть смягчить мать, добавила: - И Костя Кривицкий подаёт, и Павлик Казей, и Костя Бондаревич... У нас уже всё готово. Даже справки от врача... Завтра понесём документы на почту.
Однако ни документы отнести, ни учиться в лётной школе Аде не довелось. "Завтра" - 22 июня 1941 года - началась война.
Дом Казеев стоял крайним в деревне Станьково. Уже на второй день войны возле него начали останавливаться солдаты - по одному, по несколько человек, целыми отделениями.
Теперь в доме ежедневно варили суп в двухвёдерных чугунах. Всю, какая была, одежду Анна Алексеевна пустила на перешивку. Солдаты переодевались, и те, кто мог идти, шли дальше. Раненых перевязывали и прятали в погребе.
Ада во всём помогала матери: надо было и к доктору Русецкому сбегать, и перебинтовать раненых. А главное - надо было всё время быть настороже, потому что с первых дней войны в Станьково начали появляться переодетые немецкие десантники.
Однажды, на пятый или шестой день войны, Аду разбудил плач матери.
– Мамочка, родная, что случилось?
– Доченька, немцы пришли!
– Где они?
– Ада припала к окну.
– Ах, боже ты мой, едут!
– с плачем вбежала к ним соседка.
И Ада увидела: здоровые, самодовольные, нахальные, они ехали по станьковской улице.
Вот один остановил мотоцикл у дома Казеев.
– Яйка! Млеко! Шпек!
– первые слова, услышанные Адой от завоевателей её родной деревни, её земли... Той земли, по которой она бегала маленькой, которая ласкала её босые ноги, которая цвела розами, шумела берёзовыми рощами...
Ада с Маратом выполняли поручения комиссара Домарёва. Он пришёл к ним в дом раненый. И теперь, переодетый, с документами на имя их отца, которого будто бы "освободили доблестные немецкие войска" из "советской тюрьмы", он лежал у них за перегородкой и что-то всё писал и писал... Ада и Марат разносили его записки-обращения окруженцам, которые до поры до времени жили в соседних деревнях.
По заданию комиссара Домарёва они сходили в разрушенную будку в военном городке и принесли линолеум. Комиссар Домарёв и лейтенант Комаров вырезали из него печати... О, те печати сослужили большую службу! Сколько справок и паспортов было заверено теми печатями!
Когда похолодало, когда ночи в лесу стали по-осеннему неприветливыми, в "штаб", как называл Домарёв их дом, по ночам стали приходить "лесные люди"... И хотя делалось это очень осторожно, всё же нашлись глаза, что подглядели, нашлись уши, что подслушали, и нелюди, что донесли...
Однажды Анна Алексеевна и Домарёв, как обычно, пошли в лес. Никто не знал,
что над ними уже нависла страшная угроза ареста.– Наносите, дети, воды и разожгите плиту. Надо всё перемыть, и в дорогу двинемся...
Ада с Маратом старались: носили и грели воду. Вдруг Марат глянул в окно:
– Ада, немцы идут к нам!
Ада успела только схватить и засунуть в носки тапочек печати, которые забыл спрятать Домарёв.
Немцы перевернули в доме всё вверх дном, избили Аду. Но печатей не нашли... Тогда они сделали засаду. Мать и Домарёв постучали в окно, ни о чём не догадываясь... Их схватили, связали руки...
– Мама! Мамочка!
Мать услышала этот крик.
– Дети, я вернусь!..
...Ада не помнит, сколько времени просидела она неподвижно, сложа руки и глядя в одну точку. Опомнилась лишь тогда, когда ей сказали идти в сельсовет.
У сельсовета, где теперь помещался полицейский участок, Ада увидела чёрную закрытую машину.
– Мамочка! Мы тут! Я и Марат!
Из машины долетел только кашель матери.
– Мамочка!..
– Не волнуйтесь, дети, я вернусь!..
Это были последние слова матери.
Тяжёлая, будто камень, рука оторвала Аду от дверей машины, швырнула в сторону. Взревел мотор. Машина исчезла.
Допрашивал Аду немецкий офицер без переводчика. Он сам хорошо знал русский язык.
– Если ты хочешь, чтобы твоя мать вернулась домой, ты должна сказать, кто такой Домарёв, с которым она так часто ходила в лес.
– Я не знаю Домарёва. У нас живёт наш отец. Его недавно освободили немецкие войска из советской тюрьмы.
– О! Ты не знаешь, что он комиссар?..
– Я не знаю комиссара.
– А вот это ты знаешь?!
– Тонкая выхоленная рука в перстнях открыла изящный лакированный футляр. Так же не спеша достала красивую, словно игрушка, плеть.
– Так я познакомлю!
– И страшная, нечеловеческая боль обожгла девушку. Раз, второй, третий!..
– Вывести! Пускай вспомнит!
...Накануне Октябрьского праздника Анну Алексеевну Казей и комиссара Домарёва гитлеровцы повесили в Минске, на площади Свободы. Несколько дней висели их тела с прибитыми на груди досками "Я помогал партизанам"...
Анну Алексеевну кто-то узнал. Она была в том же голубом халатике, в котором вышла в последний день из дома. И ещё узнали по косам. У нее были красивые длинные косы. Как у молодой девушки...
Мысли о мести не давали Аде уснуть. Она решила: надо идти к партизанам! Там уже Марат. Там и её место!
Бабке Ада сказала, что отправляется в Минск, повезёт замужней сестре Лёле и тёте продукты... И бабка старалась: упаковывала сумки с крупами, мукой, луком... Откуда-то подвернулся дядька - ехал с возом сена в Дзержинск. Предложил подвезти Аду с её сумками.
Ада не отказалась. Положила всё на воз.
– Вы, дяденька, едьте, а я тропинкой пойду. На шоссе встречу вас, там и подъеду. А то коню и так тяжело.
Дядька поехал трусцой по большаку.
У Ады же была своя дорога. Как только дядька немного отъехал, повернула на Ляховичи, - прощайте, сумки с луком и крупами.
А вечером она была уже в Ляховичах, у дальних родственников дяди Алексея и тёти Нади - партизанских связных.
– Ну, дядя, от вас я уже никуда не пойду. Только в партизаны.