Севастопольская хроника (Часть 1)
Шрифт:
– Слушай, старик!.. Я еду с тобой!
22 ноября. В Серпухове в Особом отделе мы узнали, где находится дивизион Кочеткова и как проехать в эту самую Дашковку.
Кочетков поначалу встретил нас предельно настороженно – оружие его сверхсекретно, а тут вдруг заявились корреспонденты.
Подполковник пронзительно посмотрел на нас, а затем на наши удостоверения личности и командировочные предписания и, возвращая документы, тихо сказал:
– Добро. – И жестом пригласил сесть на старенькие венские стулья.
Повесив шинель на гвоздь, а сверху полевую сумку, я закурил. Островский,
В избе было жарко. Подполковник в свитере и меховой безрукавке, слегка сутулясь, мягко ступал по скрипевшим половицам. Он был чем-то озабочен и с виду вовсе не выглядел военным. Его можно было принять за работника райкома партии, агронома или ветеринарного врача. Артиллерист в нем сказывался лишь в прищуре глаз: он словно бы смотрел на нас через прорезь прицельной планки. Рисуя героев войны, людей стойких, лишенных позы и ухарства, этаких чернорабочих сражений, мы иногда вспоминаем толстовского капитана Тушина.
Кочетков, кадровый артиллерист, моряк, убежденно считающий артиллерию главным оружием войны, конечно, имел что-то общее с Тушиным, как человек одной с ним профессии. И только. Внешне же это совсем другой человек.
У него очень усталый вид. Я знаю, отчего это: два месяца стояния насмерть у станции Оленино подо Ржевом, затем бои в окружении, бои до последнего снаряда, уничтожение пушек, выход из окружения.
Подполковник сидит за большим деревенским столом, выскобленным и отлично вымытым. Карта, циркуль, линейка и тонко очиненные, мягкие, штурманские карандаши лежат сиротливо. Сон сморил командира, а прилечь нельзя – скоро полночь и пойдут звонки из штабов: «катюша» – оружие еще весьма редкое и к тому же весьма эффективное и используется оно с разрешения высоких военных сфер. Это ставит дивизион в такое положение, что он должен круглые сутки жить «на товсь».
Сегодня у подполковника особенно трудный день – мы своим появлением нарушили обычное его течение: в связи с введением дивизиона в гвардию проводились митинги, на которых обсуждалось письмо наркому.
Артиллеристы – мастера в области баллистики, скорострельности и убойности их оружия, но не в эпитетах.
Пришлось Островскому и мне попотеть над текстом письма. Признаюсь, мы не создали литературного шедевра и кончили письмо старым лозунгом настоящих рыцарей войны: «Гвардия погибает, но не сдается!»
Эта последняя фраза особенно понравилась артиллеристам.
После собраний состоялся праздничный ужин с «фронтовой, законной», удвоенной в честь гвардейского звания.
После ужина мы с Островским повели «атаку» на подполковника. Надо сказать, что Кочетков предельно неразговорчив. Часто задумывается и делает вид, что не слышал вопроса, недоуменно вскидывает глаза, будто проверяет, действительно ли его спросили о чем-то или это лишь послышалось ему.
Нам хотелось сразу же узнать о дивизионе и о самом подполковнике если не все, то как можно больше.
Кочетков пытался уйти от нашей охоты, но, как он ни хитрил, ему не удалось ускользнуть от нас – любознательность давно уже избавила от робости людей нашей профессии.
Кочетков сдался: он понял – литературная атака тоже сила!
Дивизион Кочеткова появился в Серпухове в октябре, в те дни, когда Москва оказалась в критическом положении.
В
Серпухове пылали пожары, учреждения и жители покидали город. У подъездов стояли машины, в их кузова грузили бумаги, разное имущество, и архивы, и другое добро, прихваченное со страху.И вот в этот горький для серпуховчан день на улицах появились машины кочетковского дивизиона: новенькие грузовые машины с установками, затянутые прочным, зеленого цвета, брезентом.
Машины въехали во двор одиннадцатой школы, и моряки, не мешкая ни минуты, заняли помещение.
Замаскировали окна.
Возле машин, у ворот и дверей выставили часовых.
В классе, где разместился штаб, развернули радиостанцию и тотчас же связались со штабом 49-й армии генерала Захаркина.
В город вышла разведка.
Появление моряков не осталось незамеченным. Серпуховчане, собравшиеся уходить из горящего города, как бы отрезвели: а чего бежать? Зачем покидать родной дом и кров? Чем страдать в скитаниях, не лучше ли тут у себя постоять за землю свою? Участники Первой мировой войны, лежаночные деды, которым «вакуация хуже смерти», говорили: «Раз в город вошли моряки – значит, не бывать тут немцу!»
С какой же радостью люди развязывали узлы и распаковывали тюки – и обратно в свои квартиры!
О моряках, обосновавшихся в Серпухове, вскоре, бог знает по какому «телеграфу», узнали и те, кто раньше покинул город, и люди потянулись обратно домой, на Оку.
Впоследствии они столько сделали для фронта! Воины сорок девятой армии долго будут помнить самодельные термосы – ведра с крышками и чехлами, в которых доставлялась на передовую горячая пища, – теплые маски для кавалеристов, санки, на которых вывозили с поля боя раненых, и, наконец, сердечный, материнский уход за ранеными серпуховских женщин.
Дивизион Кочеткова недолго постоял в Серпухове, и, когда получил приказание перебазироваться в деревню Дашковку, его провожали так, как в портах – уходящих в дальнее плавание. А мальчишки этого славного города бежали за машинами до самого шоссе…
23 ноября. Дашковка. Белый снег. Черные леса на горизонте. Со стороны Тулы доносятся гулы взрывов – то ли бомбят, то ли стреляют орудия крупного калибра.
Легли вчера поздно – подполковник долго сидел за столом, впадая порой в дремотное состояние, – звонка из штаба армии так и не было.
Я сидел с керосиновой лампой за дощатой перегородкой и писал.
Мне неудержимо хотелось спать, но еще больше – дождаться звонка из штаба: а вдруг придет приказание немедленно выехать на позицию, и я прозеваю разговор подполковника со штабом, момент отдачи приказания командирам орудий, сборы, ну и т. д. Мне казалось, что я все это должен был увидеть и услышать собственными ушами.
Хотя это все «танец от печки», любим мы, журналисты, этот «танец»! А ведь можно разговор со штабом, сборы на позицию и сам выезд оставить, как говорят кинематографисты, «за кадром», а начать с главного, то есть рассказать, что в общем-то представляет из себя этот новый вид артиллерии. Разумеется, не посягая на его секретность. Ведь оружие это знают лишь единицы, а хотят знать о нем миллионы.
Мы с Островским наслышались столько об особенностях «катюш», что хотелось поскорей увидеть все своими глазами. А говорили нам и о фантастическом пламени, извергающемся при залпе, и о шуме, который сопровождает полет реактивного снаряда… Вот ради всего этого я и клевал носом перед тетрадью в черном клеенчатом переплете…