Севастопольская хроника (Часть 2)

Он еще раз взобрался на планшир, чуть придерживаясь одной рукой за стойку, а другой энергично размахивая, закричал на берег:

– Эгей, копаци-и! Нет ли ивантеевских среди вас?

Так и не дождавшись ответа, проговорил поникшим голосом:

– Что копают, то и Бог, наверно, не знает… Ужли немец и сюда грянет? Ну пойду, мне скоро слезать…

25. X. 1941 г. Чем ближе к Горькому, тем холоднее: у Макарьева по реке «сало» и от Волги дымок курится. Значит, отгуляла свой сезон река и скоро станет. А как только станет, холод вниз к Астрахани свалится, и господин мороз начнет мосты строить.

26. Х. 1941 г. Горький. Улицы и площади забиты людьми и машинами. В кузовах грузовиков черта только и нет! Ковры, несгораемые шкафы, велосипеды, корыта, эмалированные тазы, сундуки времен Наваринского сражения, чемоданы, кофры со сборчатым, как мехи гармоники, поместилищем – с такими чемодан-баянами преподаватели географии из классических гимназий ездили в летние каникулы в Египет, Грецию и в дешевые кантоны Швейцарии.

Как сохранились сии представители «салопной эпохи»? Кофры, саквояжи, портпледы – у прошлого цепкие руки Плюшкина. Грустная картина, гибнут заводы, дороги, города, леса, земли, мосты – один человек кровью отстаивает большое общее добро, другой цепляется за саквояжик бабушкин! Но все это мимолетные мысли – к черту Плюшкиных!

Что в Москве? Почему столько москвичей покинуло столицу? По соображениям обороны города или паника хлестнула? Шестнадцатого октября Москва была шумна, оживленна, людна, кое-где бациллы паники пытались вызвать эпидемию, но она была пресечена в самом зародыше.

С тех пор прошло десять дней. За это время можно опорожнить море. Так что же в Москве? Можно заболеть от отсутствия информации! К кому ни обратишься, вместо ответа делают рукой безнадежную отмашку. Уж так ли плохо там? Просто натерпелись в дороге, а может, по брошенным квартирам и вещам страдают?

Москва, конечно, не будет сдана, столицу будет отстаивать вся страна, все наше многонациональное население. Одесса – степной, прижатый к морю город и то держался семьдесят дней, а Москва осаждена, но не окружена. Здесь под ее стенами будет решаться генеральный вопрос: кто – кого?.. Так думает большинство, с кем пришлось говорить. Однако где же хозяин машины, с которым я еду в столицу?

Хозяин машины – адъютант адмирала Гордея Ивановича Левченко, заместителя наркома Военно-Морских Сил. Он получил в Горьком для адмирала маленькую зеленую легковую машину с двумя ведущими осями. На ней мы поедем в Москву, а оттуда ее поездом отправят в Новороссийск или в какой-нибудь другой порт Кавказа (в зависимости от военной обстановки). Там погрузят на пароход и доставят в Крым: адмирал Левченко командует войсками в Крыму. Обстановка там сложна до чертиков – 11-я гитлеровская армия рвется невероятно настойчиво через узкий Перекопский перешеек.

На этой машине будет ездить по Крыму адмирал, а сейчас я караулю эту зеленую, свеженькую, как спелый плод, букашку, а адъютант с шофером пошли что-то еще получать и оформлять. Пользуясь их отсутствием, заполняю страницы тетради в черной клеенчатой обложке, лишь изредка отрываюсь, чтобы обдумать текст, и, пользуясь паузой, смотрю, что делается на улицах большого, старинного волжского города. Я сожалею, что, оставшись за сторожа, не могу сбегать к нижегородскому кремлю и к Откосу – очень хочется хоть одним глазом посмотреть на Волгу и Заволжье. С Откоса такой вид!

…А на улицах народу, как на ярмарке. Однако нам пора бы уже выезжать – до столицы добраться бы засветло: ночевать хорошо все-таки дома!

26 октября 1941 года. Москва. Девять вечера. Два часа тому назад приехали. Добрались очень хорошо: на всем пути от Горького впереди нас почти никого не было, зато навстречу почти непрерывный поток машин, повозок и пешеходов.

Устало шли солдаты потрепанных в боях частей – они двигались на сборные пункты для переформирования, небритые, худые, с тоской в глазах. Тянулись и горемыки-беженцы из западных, подмосковных колхозов. За ними опавшие с тела коровы, стригуны, возы с сеном, телеги с женщинами и детьми и немудреным скарбом. Пешим порядком тащились и москвичи, гнавшие впереди себя тачки и детские колясочки, а иные и велосипеды с грузом на рамах и багажниках.

Как-то быстро, может быть под невеселые раздумья, мы проскочили Вязники и затем Владимир, посмотреть который я давно мечтал, промелькнули Новые Петушки, и мы вскоре очутились в Ногинске. Пользуясь остановкой, я подошел к военной машине – она подкатила к бензоколонке со стороны Москвы – и спросил, что в столице. Майор, по-видимому хозяин машины, поднял плечи и сказал тихо:

– Сложное положение. Приедете – увидите сами.

Как часто в горестной разлукеВ моей блуждающей судьбе,Москва, я думал о тебе!А. Пушкин

Прошло немногим более получаса, и мы увидели электрички. Как и в мирное время, поезда притормаживали у дачных платформ и, разменяв пассажиров, со знакомым завыванием неслись в столицу. Можно уже было не спрашивать, что в Москве. Вскоре показались трубы заводов. Обычно мы к дыму заводских труб относимся как к загрязнителю воздуха, а тут нам показалось, что трубы не дымили, а источали музыку: из их черных жерл извергался гимн жизни!

Несколько минут тряской езды по расколоченному шоссе и по окраинным улицам, и мы в Москве.

Народищу полным-полно, а в дороге казалось, что все ушли из Москвы и мы въедем и пустой город. Нет! Жизнь тут бьет ключом. Бегут трамваи. Хлопают двери магазинов. Торгуют рынки. Валит парок из банных дверей. Но одновременно все в столице напоминает, что город в опасности: шагают по улицам новобранцы. Проходят танки, проезжают грузовики с красноармейцами. Тягачи тащат тяжелые пушки, и они вздрагивают на выбоинах мостовой.

Дни, прожитые в Ульяновске, где мы жадно накидывались на вновь прибывших и жадно расспрашивали, уже забылись.

С шоссе Энтузиастов на заставу Ильича, а оттуда на Абельмановскую, затем на Таганку, Солянку – вот наша сильная и цепкая машина вкатывается в центр. Еще немного, и мы на месте. Жадно вглядываемся в окружающее и мысленно благодарим защитников Москвы – они все сохранили: и Большой театр, и «Метрополь», и «Москву», и Манеж, и альма-матер русской культуры – Московский университет.

Машина мчится дальше и наконец выскакивает на Арбатскую площадь, минута, и мы уже на Гоголевском бульваре у высокого серого здания с башней, похожей на разукрашенную залихватской штукатуркой водокачку или силосную башню.

Импозантный подъезд. Часовые с отомкнутыми штыками. Толстые дубовые двери. Широкий трап, подниматься по которому, если ты не в ранге Нахимова, как-то неловко. Но мы – дома.

Старшим на рейде в этом почти пустом доме – начальник политотдела наркомата дивизионный комиссар Николай Васильевич Звягин.

Докладываю о прибытии и о задании, данном мне ульяновским начальством. Дивизионный комиссар потер седой ежик, сказал: о типографии и журналах потом поговорим, а вот что прибыл, хорошо – нужно срочно наладить выпуск бюллетеней пресс-бюро, – во время эвакуации связь с флотами временно нарушилась, газеты перестали получать бюллетени пресс-бюро, а они к ним привыкли и вот теперь теребят его. Надо наладить выпуск их, и мне он и поручает заняться организацией этого дела, а с прибытием Григория Нилова из Ленинграда будем оба заниматься этим. Все, что нужно, будет дано, в том числе и машина для поездок на фронт.