Сэвилл

— Ценный? Никакой я не ценный. Вот завтра меня придавит, и сразу найдется кто-нибудь на мое место.

— А ты ведь всегда другое говорил, — напомнила она.

— Другое? — сказал он. — Что я говорил?

— Какой ты ценный работник. Как нужен на своем месте.

— Угу, — кивнул он, не отрывая взгляда от стола. — Говорить-то я говорю. Иначе что я такое? Кусок шлака, и все.

В конце концов он вернулся на старую шахту. Он уже давно ходил без палки и совсем перестал хромать, но его движения оставались медлительными, точно какая-то часть его жизни отмерла.

7

Он начал ходить в воскресную школу. Он ходил туда с соседским мальчиком, фамилия которого была Блетчли.

Раньше его мать и миссис Блетчли не поддерживали знакомства. Миссис Блетчли чем-то напоминала миссис Шоу, их соседку с другой стороны. Хотя в комнатах у нее не висели медные тарелки, зато на полу были коврики и дорожки, на окнах — тюлевые занавески, а на том окне, которое выходило на улицу, стояло растение с плоскими зелеными листьями — оно никогда не цвело и как будто даже не росло. Мистер Блетчли не работал на шахте — таких в их домах было немного. Он служил на станции, и, приходя туда, Колин иногда видел, как мистер Блетчли с длинным шестом в руках руководит сортировкой товарных вагонов на боковых путях или расхаживает между рельсами. Он был маленького роста, с землистыми щеками и никогда ни с кем не разговаривал.

Миссис Блетчли тоже была маленькая и всегда улыбалась. Она сторонилась всех соседок, кроме миссис Маккормак, которая жила с другой стороны. Миссис Маккормак стояла, скрестив толстые руки, и кивала, когда миссис Блетчли окликала ее со своего крыльца. Выбора у миссис Блетчли не было: если она утром или вечером почему-нибудь не выходила на крыльцо, миссис Маккормак шла к ней сама, стучала в дверь, а потом стояла, как всегда молча, и слушала миссис Блетчли.

Их сына звали Йен. Он был толстый, и всю одежду ему шила мать. Короткие штаны из серой фланели при каждом шаге вздергивались, открывая колени. Он ничем не интересовался, только стоял на заднем крыльце, сосал большой палец и глядел, как ребята играют на пустыре.

Его жирное туловище завершала несоразмерно большая голова. Черты лица были словно собраны к линии носа, а по обе ее стороны лежали огромные складки жира. Ноги у него тоже были жирные — плоские сзади и плоские спереди, они только чуть-чуть закруглялись сбоку. При ходьбе его колени терлись друг о друга, и кожа с внутренней стороны всегда была воспаленной. Каждое утро перед тем, как он шел в школу, миссис Блетчли смазывала ему колени мазью.

Дважды в месяц по субботам, если погода была ясная, она выносила во двор жесткий стул, мистер Блетчли садился на приступку, а их сын на стул, и миссис Блетчли подстригала ему волосы, придерживая их над ушами гребенкой. Он часто плакал. Колин по утрам и по вечерам слышал, как он плачет, а когда его стригли, он то и дело взвизгивал, вскакивал со стула и безуспешно пытался лягнуть мать.

— Ты меня порезала, ты меня порезала! — вопил он.

— Нет, миленький, — говорила миссис Блетчли. — Это тебе показалось.

— Порезала, порезала! Мне больно!

— Это тебе показалось, миленький. Дай я посмотрю.

— Не дам.

— Я же не могу тебя стричь не глядя.

— И не стриги!

Он убегал в дом — его колени уже пылали оттого, что он ерзал на стуле. Мистер Блетчли вставал, чтобы посторониться, и иногда садился на стул сам.

— Дадим ему минутку-другую, миленький, — говорила его жена и продолжала стоять в ожидании или сметала в кучку клочки волос.

— Будь он моим, — говорил отец Колина, глядя на них с крыльца или из окна, — я бы ему всю задницу разукрасил.

— Так ведь он не твой, — отвечала мать.

— Еще как расписал бы. Он бы у меня знал!

Как-то раз, когда отец работал в огороде, он крикнул миссис Блетчли:

— Чокнутая вы, хозяйка, как лошадь на бечевнике.

— Что? — спросила миссис Блетчли.

— Нашлепали бы вы его как следует.

Мистер Блетчли смотрел в сторону.

— Да что же, — сказала она. — Надо терпение иметь.

— Надо-то надо, — сказал отец и покачал головой. — Да только до каких пор?

Но его мать решила, что ему следует ходить в воскресную школу с Блетчли. Она несколько раз видела, как он после обеда в воскресенье уходит в церковь — серый костюмчик с галстуком в красную полоску, аккуратно смазанные коленки, — и как-то вечером сказала:

— Что бы ты про Йена ни говорил, а он всегда такой чистенький!

— И свиной хлев тоже чистый, — сказал отец, — пока он стоит пустой.

— Ну, — сказала она, — от церкви только польза может быть.

— Кому? — сказал отец. — Мне или ему?

— Колину, — сказала она.

Они оба посмотрели на него. И сразу отвели глаза.

— Не хочу я туда ходить, — сказал он.

— Конечно, — сказал отец. — Только ведь ты много чего не хочешь.

— Это тебе полезно будет, — сказал мать. — Пойдешь с Йеном. Я поговорю с его матерью.

Через два воскресенья он отправился в церковь с Блетчли в своем праздничном костюмчике, который после рождения Стивена ни разу не надевал.

Почти всю дорогу Блетчли молчал. На ходу его ноги мягко терлись друг о друга и штанины тихо шуршали. Он пыхтел, иногда шмыгал носом, словно его заложило, и все время держался чуть впереди, как будто не хотел, чтобы его видели рядом с кем-то. С родителями по улице он ходил точно так же.

Когда Блетчли увидел, что Колин ждет его у крыльца, он очень удивился. Спрятанные в складках жира глаза были полны угрюмого раздражения. Только когда они прошли шахту и начали подниматься на холм мимо Парка к церкви, Блетчли обернулся и сказал отдуваясь:

— Ты в бога веришь?

— Да, — сказал он и кивнул.

— А какой он с виду? — сказал Блетчли, остановился и поглядел на него.

По ту сторону дороги, в Парке, который мало чем отличался от пустыря, на площадке для игр качался на качелях Батти — одной ногой он отталкивался от земли, а другой пинал Стрингера, который качался рядом.

— Ну, старый такой, — сказал Колин.

Блетчли смерил его взглядом и сказал:

— А ты его видел?

— Нет, — сказал он.

— Если ты не веришь в бога, тебя туда и на порог не пустят.

— Угу, — сказал он и добавил: — Так я ведь скажу, что верю.

— Тебя пошлют к священнику, и он у тебя все выведает.

Блетчли еще раз смерил его взглядом, повернулся и молча пошел дальше.

Стрингер крикнул с качелей:

— Ты куда?