Шальная мельница

А вот и замерли посреди двора. Живо соскочить с лошадей, приняться приветствовать товарищей, в том числе и (не менее довольного, чем мы) Фон-Кронберга.

Быстрый, украдкой взгляд по сторонам, а на устах не сходит сияющая улыбка. Фон-Мендель, казалось, совсем никого не замечал, никого… кроме меня.

Наконец-то глаза встретились. Обмерла, не отваживаюсь ступить и шаг. Но и без того Генрих был полон решительности. Торопливо приблизился ко мне. А взор, раненной птицей, заметался от очей к животу, и обратно.

Побледнела я от четкого осознания того, какие именно сейчас мысли, буйные надежды, верования, в его голове. Еще секунды — и, когда между нами оставалось всего несколько футов, кривясь, морщась от боли, я закачала отрицательно головой и тотчас виновато опустила голову.

Горькие рыдания позорно выдали обреченность нашу сполна.

— Анна, — живо ухватил меня за плечи, и, ничего не стыдясь, прямо на людях, вмиг притянул, притиснул к себе. Поддаюсь, прижимаясь в ответ.

Едва слышно шепчу:

— Прости меня…

— Родная моя, — вынуждающее движение — и отстраняет малость, дабы встретились наши взгляды. Ласково проводит руками по моим волосам. — Ты чего, хорошая моя? — сжал за плечи. — Ничего страшного. Мы еще попытаемся… Слышишь? — усерднее вглядывается мне в глаза. Неуверенно, криво улыбаюсь. — Я вернулся, и теперь у нас всё будет хорошо.

Несмело, едва заметно киваю.

— Генрих, — послушалось грозное, с укором за нашими спинами.

Резко отстраняется, шаг в сторону, полуоборот.

Командор. Порицательный, многозначительный взгляд того на друга.

Покорно закивал головой мой Фон-Мендель и виновато опустил голову.

— Анна, — вдруг удостоил меня взором Рихтенберг. — Рад Вас видеть.

Смиренно, молча, кланяюсь.

Бойко хватает моего риттербрюдера за локоть и тащит в сторону, ко входу в замок.

— Ты из ума, что ли, выжил? — доносится до меня рычание. — Не при всех же!

* * *

Словно на иголках, день. И здесь уже мой Генрих, здесь! И, тем не менее, по-прежнему, в недосягаемости. И хоть монахам не подобает, даже по такому случаю, закатывать пиры, все-таки общая трапеза, с вдохновленными, возвышенными, возбужденными речами и радостным, добродушным смехом, имела место быть в тот вечер. А потому еще одна ночь полного одиночества и душетерзания, однако, главный ответ на главный вопрос получен: Генрих жив. А потому… что еще нужно? А остальное — стерпится, и переживется.

* * *

На следующий же день, едва перевалило за полдень, как уже гонец, в виде мелкого мальчишки с мельницы, принес мне весть, срочное прошение риттербрюдера Фон-Менделя «явиться к нему на аудиенцию».

Сломя голову, путаясь в полах платьях, я мчала по коридору Замка, пока того не замечали сторонние взгляды. Но буквально поворот — и внезапно кто-то окликнул меня позади. Пристыжено обмерла я на месте. Резвый разворот.

Командор шагал навстречу.

Мгновения покорного ожидания — и застыл около меня. Загадочный, порицательный взгляд в очи.

— Анна…

— Да? — испуганно дрогнул мой голос.

— Я бы хотел… кое о чем Вас попросить, — едва различимый шепот.

— Слушаю, — нервно сглотнула я ком скопившейся слюны.

Немного помедлил, но, сделав шумный, глубокий вдох, осмелился:

— Я… всё понимаю. Вопреки… даже собственным ожиданиям. Однако… очень прошу, будьте осторожны. И это касается не только Вас. Я надеюсь, понимаете, о чем я, — многозначительный, проникая в самую душу, взор (несмело киваю головою в ответ), тут же виновато пряча взгляд.

— Он мне тоже дорог, — продолжил Комтур, — как и Вам. И хоть по духу, а не по крови, но считаю его своим братом. И мне страшно думать, полагать…. куда это всё ведет. Хотя… останавливать не смею. Даже если и… должен. А потому, еще раз, очень прошу, будьте осторожны. Тем более, это — куда больше в ваших интересах, нежели моих. Верно?

Покорно киваю головой, не смея подвести очи.

— Еще одна просьба… пусть этот разговор останется только между нами. Даже нашему общему знакомому… не стоит про него знать. Хорошо?

— Да, — поспешно отзываюсь.

— Радует. Надеюсь, мы друг друга отлично поняли. Береги Вас Бог.

Уверенный разворот — и пошагал прочь, оставляя меня застывшую в ужасе и ошеломлении, в полном одиночестве.

* * *

И если я в тот день так и не отважилась дойти до дверей моего Генриха…. после всего услышанного от Рихтенберга, то уже сам Фон-Мендель предрешил мою участь.

Вечером, после ужина и молитв, мой рыцарь пришел ко мне в приют и странными, отчасти излишне радостными, речами вынудил с ним отправиться на прогулку. Сначала сад, потом — библиотека. Да только, до последней мы так и не дошли.

Живо распахнуть дверь кабинета — и нырнуть внутрь, прячась за тяжелым, твердым полотном крепкой защиты.

— Анна, родная моя, что случилось? — вмиг обнял меня, притянул к себе. Пытливый, с опаской, взгляд в глаза.

Замялась, поморщилась я. Вырываюсь — шаг в сторону. Поддается.

Несколько шагов по комнате делаю — и полуоборот. Не подводя глаз:

— Меня пугают мысли о том…. что однажды тебе, возможно, придется ответить за… любовь ко мне. Причем, — кривлюсь, — я имею в виду, здесь… на земле.

Взгляд в очи.

Тугая, непроницаемая серьезность — и вдруг ухмыльнулся. Уверенное движение ближе — и обнял за плечи, вынужденно представив меня лицом к лицу.

— Прошу… оставь эти мысли — мне. Я привык нести ответственность за свои поступки и решения, причем самостоятельно. А посему, надо будет — отвечу. А пока не стоит забивать сим голову. Иначе всё будет… зря.

Вдруг оторвался от меня, прошелся по комнате, к столу. Обогнул его сбоку, выдвинул ящик — и что-то взял оттуда. Резво выстрелил взглядом мне в очи. Добрая, нежная улыбка. И вновь подойти ко мне ближе. Нежно коснуться плеч.

— Родная моя, Анна, — шумный вздох. Глаза в глаза. Задрожала я в волнении, чувствуя что-то неладное. — И пусть… мне не дано никогда на тебе… жениться, я… всё же хотел бы… принести клятву, — немного помедлив, виновато опустил очи. — Возможно, в свете… некоторых событий, грош цена моему обету. — И вновь взоры схлестнулись. — Однако, прими мое слово… всегда любить тебя и заботиться о тебе, в радости и горе, в здоровью и в хвори. Пока буду жив…

Обомлела я, не дыша.

— Я не могу надеть… на палец тебе обручальное кольцо, однако… вот медальон… с изображением Пресвятой Девы Марии, покровительницы нашего Ордена, пусть она оберегает тебя и дает силы верить в светлое будущее, что бы ни происходило вокруг. Анна…. я тебя безмерно люблю. И готов пойти на всё что угодно, лишь бы сделать тебя счастливой, — немного помедлив, продолжил, — ты примешь мои чувства?