Шарада

— Это больше похоже на правду, — говорит она. Я наклоняюсь и целую ее в лоб. Он влажный на ощупь.

— Мне уже пора. Она красивая, Бев. — Шай проходит через комнату.

Я бросаю взгляд с Шайен на маму, а потом снова на Шайен.

— Мэгги собиралась помочь мне помыться. Почему бы тебе не пойти с Шайен? — Ма-ма врет. Но я слушаюсь. Я хватаюсь за эту ложь, потому что чувствую усталость.

— Да. Хорошо. — Я снова гляжу на татуировку. Она покраснела и раздражена, но вы-глядит неплохо. Мое имя. Чтобы забрать меня с собой.

Внутри меня так сильно бушуют боль и гнев, что мне кажется, будто я могу взорваться прямо здесь.

— Увидимся позже.

Я ни слова не говорю Шайен, когда мы выходим на улицу. Ее машина припаркована через две от моей. Не могу поверить, что не заметил ее.

— Кольт. Я не знала, что делать. Она позвонила, а я не могла застать тебя. Но скажу тебе сейчас, я не жалею.

Это безумие, что я горжусь тем, что она противостоит мне, когда я злюсь на нее?

— Не сейчас. Встретимся дома.

Зная ее, она не уйдет. Может, я и не хочу этого. И все же я не жду, чтобы узнать. Я са-жусь в машину и уезжаю.

В ту же секунду, когда я торможу, я слышу доносящуюся где-то внутри музыку. Толь-ко этого мне не хватало сегодня.

Сзади меня останавливается Шай и хлопает дверью.

— Ты ведешь себя как идиот, Кольт. Это всего лишь татуировка. У тебя самого их миллион. Блин, она уже взрослая женщина, если ты этого не заметил.

— И она моя мать, Шай. Моя. Ты должна была сначала поговорить со мной.

— Я не могла до тебя дозвониться! — кричит она, когда мы стоим на сухой траве. — Я сотню раз тебе звонила, но ты не отвечал. Я не… Я была… Не злись на меня, когда ты сам не отвечал на свой чертов телефон! — Она взмахивает руками, будто со мной все кончено.

И я не виню ее за это.

— Но все равно, почему ты так бесишься? Потому что я подобралась слишком близко?

Боже, если подумать, то она не так близка, но от этого я бешусь еще сильнее.

— Я привел тебя познакомиться со своей матерью, Шайен. Ко мне никто еще не был так близок.

— Тогда какого черта ты устраиваешь проблему?

Внезапно я больше не могу сдерживаться. Неважно, как сильно я этого хочу. Неваж-но, насколько я ненавижу эти слова, чувства или делиться ими вслух.

— Устраиваю проблему? Я провел ночь в гребаной тюрьме, Шай. Моя мама попросила меня о татуировке, но я повел себя как настоящий придурок, потому что с нами и так проис-ходит полно дерьма, чтобы еще и с этим разбираться, и я уехал. А потом…

Все мое тело напрягается, когда я вспоминаю лес. Разбитый телефон. Слезы. Когда я вообще в последний раз плакал?

И осознание того, что я хочу ее. Мне действительно важна эта девушка, а потом…

— Да. Прости, что не смог ответить на звонок. Я сидел в камере.

И эта девушка, которая значит для меня гораздо больше, чем я предполагал, была с мамой, когда я не мог быть.

Я гляжу в ее темные глаза, которые погрустнели из-за моего откровения о тюрьме. Ее пухлые губы, которые я могу видеть только из-за света на крыльце позади нас. Ее кожа цве-та карамели и воспоминание о том, какая она на ощупь под моими ладонями. Под моим те-лом.

И то, что я решил до тех дурацких красно-синих огней в зеркале заднего вида.

Что она нужна мне.

Глядя на нее, я понимаю, что в этом кроется что-то большее. Черт, как я мог влюбить-ся в нее? В кого-либо?

— Я не могу. У меня… Мне надо идти.

Все то время, что я ухожу от нее, у меня в голове кричит на меня голос. Иду по сухой траве и открываю входную дверь.

В моем доме, должно быть, не меньше семидесяти пяти человек, что невероятно мно-го, учитывая, насколько он мал. Я едва могу пробраться сквозь толпу. Музыка бьет по ушам. Люди хватают меня и пытаются заговорить, когда я протискиваюсь к коридору.

Не знаю, почему, но я вспоминаю ночь на вечеринке с Шай. Когда я обнаружил ее ссорящейся со своим бывшим, как она испугалась и спряталась за сараем.

Ее паника. Громкая музыка. Люди.

— Блин.

Я разворачиваюсь, надеясь, что она не последовала за мной внутрь. Я знаю, что она злится, и хотя мое сердце колотится в груди, и теперь я понимаю, что кроме нее мне никто не нужен, я надеюсь, что она развернулась.

Да, она часто ходит на вечеринки, но всегда паникует, когда эмоционально взволно-вана, а я в достаточной мере вел себя как кретин, чтобы взволновать ее эмоционально.

Я вижу, как она спотыкается, когда пытается пройти сквозь толпу. Ладони прижаты к ушам, глаза расширены.

Меня захлестывает адреналин, подливая масла в огонь, когда я отпихиваю людей с дороги, чтобы добраться до нее. Ее маленькое тело зажато между людьми. Ничто не имеет значения, кроме нее.

— Убирайтесь с дороги! — говорю я, отпихивая людей. Возможно, меня никто не слышит, но так я чувствую, что что-то предпринимаю.

Я подбегаю к ней и обхватываю руками. Должно быть, она пугается и бьет меня, но я, наверно, этого заслуживаю. Мне просто нужно держать ее и все исправить.

— Все хорошо, малышка. Прости. Прости, — говорю я ей на ухо. Ее руки обнимают меня, и я ей позволяю. Шай зарывается лицом у меня на груди, и я веду ее сквозь толпу. В моей комнате пусто, как я и предполагал. Единственное правило вечеринки. Никому не разрешается заходить в мою комнату.

Я прислоняюсь к двери, возясь с замком и в то же время обнимая ее.

— Прости. С тобой все хорошо, детка, — все, что я могу снова и снова повторять. Ниче-го. Слова ни черта не значат, потому что, очевидно, я плохо с ней обращаюсь.

Сквозь стены по-прежнему долбит музыка. По всему дому раздаются крики и смех неудачников. Как бы мне хотелось заткнуть их всех ради нее. Отвести, куда бы она ни захо-тела, чтобы вернуть ее.

— Я положу тебя, ладно? Давай ляжем.

Я знаю, что она не любит, когда с ней нянчатся и видят в таком состоянии. А я не люблю, когда она становится такой, но… Я практически ощущаю себя кем-то особенным, когда помогаю ей с этим справиться.

Одной рукой я придерживаю ее за спину. Я опускаю ее на кровать, снимаю с нее обувь, скидываю свою и сворачиваюсь рядом с ней. Не знаю, правильно ли это, но я натяги-ваю на головы одеяло. Пытаясь создать нам свой собственный мирок, где я не злюсь из-за глупых вещей, ей не из-за чего паниковать, а наши мамы в порядке.