Шел снег

— Сегодня, Полен, мы будем ночевать у самого царя!

— Хорошо бы, месье.

Старая гвардия основательно готовилась к торжествам. Маршал Лефевр, герцог Данцигский, музыканты и драгуны в медвежьих шапках уже направились к городским стенам. Стрелки-пехотинцы выстраивались в шеренги. По новой Смоленской дороге прибыл обоз императорской свиты — длинная вереница фургонов, запряженных восьмерками лошадей, крытые повозки, пьемонтские ослики, тащившие по два бочонка шамбертена, походные кухни, впереди которых важно шествовали упитанные дворецкие и повара.

— Полен! — окликнул капитан. — А мы ведь этого типа знаем. Он из Руана.

— Которого, месье?

— Да вон того худющего шалопая, который выходит из кареты.

— Это, кажется, сын Рока…

— Я в этом почти уверен. Он был писарем у адвоката с улицы Гро-Орлож.

— Боже, как давно я не видел Руан, — жалобно молвил слуга.

Кавалеристы Старой гвардии двинулись по дороге на Москву, и д’Эрбини не успел уточнить, в самом ли деле то был его руанский знакомый. А Себастьян Рок на самом деле вышел из кареты следом за баронами Меневалем и Феном, которые никак не могли расстаться со своими новенькими вышитыми адвокатскими сюртуками. В предвкушении невероятных приключений у двадцатилетнего Себастьяна глаза сияли необыкновенным сиреневым цветом; просторный черный сюртук помялся в дороге, на черной фетровой шляпе красовалась трехцветная кокарда. В Руане его отец владел прядильной фабрикой. Но после континентальной блокады Англии дела пошли из рук вон плохо. Не хватало сырья, и отец, как и другие промышленники, вынужден был вдвое сократить производство. Не имея ясных перспектив в отцовском деле, Себастьян стал работать у адвоката Молена. Он с удовольствием смирился бы с такой спокойной, даже нудной жизнью, потому как был лишен всяких амбиций. Молодой человек не стремился следовать веяниям своего времени, его не привлекала карьера военного, более того, он считал себя непригодным к военной службе. Он отдавал предпочтение гражданской жизни, пусть себе монотонной и неяркой, зато с целыми руками и ногами и без свинцовой пули в животе. В стране и так хватало вдов, калек и сирот. Война пожирала мужчин. Мир казался Себастьяну сплошным хаосом, от которого следовало укрываться.

Он проявил немало упорства, чтобы отвертеться от армии. Благодаря поддержке двоюродного брата, который служил швейцаром в военном министерстве в Париже, он стал сверхштатным, а затем постоянным служащим в канцелярии генерала Кларка. Он руководил делами в центральной администрации и был очень далек от театра военных действий. Себастьян высоко ценил этого курчавого генерала с травмированной шеей, из-за чего тот был вынужден носить высокий и жесткий шейный воротник. Это, собственно, и избавило генерала от участия в сражениях. Целый год провел Себастьян в этом спокойном, уютном, тепленьком местечке. Но все кончилось прошлой весной. Он прекрасно помнил, что случилось это в среду, когда его безукоризненный почерк сыграл с ним злую шутку. Заболел один из помощников барона Фена, секретаря императора. Возникла необходимость срочно его заменить. Собрали всех служащих министерства, продиктовали текст и собрали рукописи. Кончилось тем, что комиссия выбрала Себастьяна Рока за то, что каждая буковка была выписана им изящно и красиво. Вот так, сам того не желая, он и оказался на войне…

Себастьян с любопытством озирался, подолгу рассматривая сияющие купола московских соборов, как вдруг его позвали:

— Месье Рок! Вы выбрали неподходящее время для мечтаний.

Барон Фен взял его под руку и провел к открытой коляске. Себастьян еле втиснулся между мрачным дворецким и поваром Маскеле.

Эту ночь его величество проведет в городе, но он торопил людей из своего окружения побыстрее подготовить его резиденцию в Кремле. Барон Фен уже отправил туда своего помощника с указанием готовить помещения для канцелярии в самой непосредственной близости от апартаментов императора. В сопровождении особого отряда жандармерии вереница колясок со служащими двинулась в Москву.

Особняк Калицына своей колоннадой напоминал греческий храм, как, впрочем, и Английский клуб на Страстном бульваре. У роскошных дверей неистово лаяли два сторожевых пса. Они яростно метались по двору, словно на них не было ни железных ошейников с шипами, ни тяжелых кованых цепей. Собаки брызгали слюной, злобно рычали, всматриваясь в пришельцев, и оскаливали клыки. Д’Эрбини взял было на мушку первого пса, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился мажордом в ливрее и парике. В руках он держал длинный кнут:

— Нет, нет! Только не стреляйте!

— Ты говоришь по-французски? — удивился капитан.

— Как принято в приличном обществе.

— Ну что ж, тогда уйми своих псов и позволь нам войти!

— А я вас ждал.

— Это шутка, что ли?

Мажордом щелкнул кнутом — псы, жалобно поскуливая, тут же прекратили бесноваться. Д’Эрбини, Полен и группа драгун следом за мажордомом осторожно вошли в переднюю, отделанную красивыми изразцами.

Сегодня утром князь Калицын вместе с семьей и прислугой уехал из Москвы, а мажордому было велено остаться и передать дом французскому офицеру, чтобы избежать полного разграбления. Так поступили и другие богатые домовладельцы, которые надеялись вернуть свои жилища в нормальном состоянии после того, как оба императора в конце концов смогут договориться о мире. Всем казалось совершенно очевидным, что французы и их союзники не станут долго засиживаться в городе.

— Вот почему, господин генерал, я в полном вашем распоряжении, — сказал мажордом, завершая свой рассказ.

Капитан расправил плечи, словно павлин перья, и не стал пресекать явный подхалимаж, абсолютно не допуская даже намека на иронию в словах русского. Д’Эрбини увидел на стенах светлые прямоугольники различных размеров и сразу догадался, что картины — видимо, самое дорогое в этом доме — покинули дом в багаже предусмотрительных хозяев. Получалось, что в передней и прихватить было уже нечего… Разве что громоздкую люстру да несколько гобеленов… Солдаты ожидали разрешения на осмотр буфетной и подвалов: им чертовски хотелось промочить горло, как вдруг собаки залаяли вновь, и со двора послышался раскатистый смех. Капитан вышел под колоннаду, мажордом следом за ним. Какие-то пьяные стрелки дразнили псов длинной палкой, на конце которой была привязана битая бутылка. Собаки задыхались от ярости, бесстрашно набрасывались на палку и кусали острые, как бритва, края стеклянной «розочки». Кровь уже вовсю лилась с их порезанных морд. Псы уже были на грани бешенства.

— Остановите этих идиотов! — закричал д’Эрбини, обращаясь к сержанту с рябым лицом, старшему из перебравших стрелков.

— Эти псы такие упитанные, ну прямо как уланы, господин капитан!

Крепко ругаясь и размахивая саблей, д’Эрбини хотел прогнать со двора улюлюкающих стрелков, но они были слишком пьяны. Не то от смеха, не то от водки, один из них рухнул на задницу. Мажордом, бегая с кнутом, никак не мог успокоить возбужденных, окровавленных собак.

На улице появились гвардейцы в поисках алкоголя, свежего мяса, трофеев и неуловимых девочек. Тамбурмажор в парадной форме лихо командовал музыкантами, которые волокли диваны. Водка ручьем лилась из дверей разграбленной лавки. Группа жандармов дружно катила небольшие бочонки к ручной тележке. Какой-то тип вырядился в украденную медвежью шубу, из-под которой проглядывала желтая портупея. В руках он тащил окорок, огромную вазу, два серебряных подсвечника и кувшин фруктового компота. Злосчастный кувшин выскользнул из рук вояки, упал и вдребезги разбился. Солдат потерял равновесие, поскользнувшись на фруктах, и тоже оказался на земле. Случившиеся рядом гренадеры мгновенно подхватили окорок и исчезли в переулке под ругань любителя компотов. Капитан не смог остановить новых обладателей окорока, хоть и сам был не прочь получить свою долю. При этой мысли д’Эрбини улыбнулся, а встревоженный мажордом спросил:

— Вы ведь защитите наш дом?

— Надеюсь, ты хотел сказать: место моего расположения?

— Разумеется, это ваш дом и ваших солдат.

— Хорошо. Только вначале мы все осмотрим от подвалов до крыши. Сержант Мартинон! Расставить часовых у ворот!

— Это будет не так просто, господин капитан, — и сержант показал на соседний дом, где устраивались на постой драгуны.

Через окна светло-зеленого деревянного дома солдаты передавали друг другу столы, стулья, посуду.

— А это еще что такое? — воскликнул вдруг капитан, хватаясь левой рукой за саблю.

По улице, словно привидения, с вилами в руках шли заросшие, бородатые люди в обмотках и лаптях. Д’Эрбини взглянул на мажордома, который нервно разминал пальцы:

— Кто это, по-вашему?

— Да, как вам сказать…

— Каторжники? Сумасшедшие?

— И те, и другие.

В тот день на улицах Москвы Себастьян Рок не раз видел толпы людей, которых жандармы разгоняли с помощью прикладов. Но вот коляска съехала на узкую улочку и сбавила ход. Откуда ни возьмись мужик с черным щетинистым подбородком и бешеными глазами, горящими между прядями длинных свалявшихся волос. Он подскочил к коляске, в которой сидел Себастьян, и мертвой хваткой вцепился ему в руку. Маскеле и попутчики пытались освободить руку Себастьяна и, чем ни попадя, колотили нападавшего по голове. Жандармам не оставалось ничего другого, кроме как сбить его с ног ударом приклада. Мужик с окровавленной головой упал навзничь, но тут же вскочил и бросился к остановившейся коляске. Но лошади уже тронулись с места и свалили русского наземь. Коляска, наехав на тело, подскочила, послышался хруст костей и резко оборвавшийся жуткий вопль.

На обочине дороги прямо на земле сидели десятки таких же бродяг, и от их страшной внешности становилось не по себе. Все происходило у них на глазах, но ничего, кроме тупого равнодушия, невозможно было уловить на их лицах. Вчерашние узники приобрели не только свободу, но и приличные запасы водки, от которой пребывали в полнейшем оцепенении. Эти несчастные и глазом не моргнули, когда их собрат отдал Богу душу на грязной мостовой.

Себастьян был бледен, как полотно, его бросало то в жар, то в холод, а зубы выбивали барабанную дробь. Опустив глаза, он поглаживал покусанную руку.