Шеломянь

Икона даже в мелочах напоминала работу мастера Алимпия, висевшую в изложнице, что в киевских палатах.

Киевские палаты.

Святослав Киевский понял, что сон продолжается, и там, в этом сне, он вернулся домой. Князю подобные сны являлись и раньше, цветные, но немые.

Понял Святослав и природу странного неестественного освещения горницы. Такие отблески на стенах князь видел только единожды, в ночь, когда перед ним оказался восточный колдун, Абдул Как-там-его, и ярким, но мертвым светом горели сани боярина Романа. Горели бесовским огнем; много серебра ушло потом у князя Святослава на покаянные молитвы. Грех то, что не отогнал сразу искушение и поддался врагу человеческому, имя которого не стоит поминать даже во сне.

И колдуна вспоминать не стоило.

Святослав осознал это, заметив склоненную в поясном поклоне высокую сухую фигуру у дверей изложницы.

– Колдун Абдул, – прохрипел князь и сильно удивился, услышав собственный голос. Сон обрел звук, и это было новинкой.

– Здрав ли ты, князь? – откликнулся колдун, и несколько измененная формула приветствия казалась издевкой или и вправду была таковой.

– Сгинь, – приказал князь. – Сгинь! На мне крест.

– На мне – нет, – показал распахнутый на груди халат араб.

Теперь Святослав точно знал, что происходящее было сном. Только во сне кто-то мог ослушаться воли киевского князя.

Это даже забавляло.

– Что тебе надо, колдун?

Любопытство князя было сродни детскому, и ничего постыдного в этом не было. Говорил же Христос: «Будьте как дети».

– Надо? Ничего, собственно. Просто остаться здесь, быть может…

– Оставайся, – согласился Святослав. – Отведай, что Бог послал.

Широким хлебосольным жестом князь указал на большой стол посреди изложницы, уставленный яствами и питием. Подумалось вдруг, откуда стол, ведь в Киеве не было ничего подобного ни в одной из комнат княжеского терема.

Вид ломящегося от блюд и кувшинов разнообразной формы и размеров стола пробудил у Святослава чувство голода. Нет, каково все-таки – голод во сне! Князь откинул покрывало и встал с лавки на пол, укрытый пушистым хорезмским ковром.

Покрывало?

Святослав Киевский был уверен, что вечером боярин Кочкарь укрыл его медвежьей шубой, но не этой толстой темной тканью, маслянисто отливающей в колдовском свете сна.

То была не просто ткань. То была паполома, покрывало, которым накрывали тело усопшего князя.

На Руси всегда верили в вещие сны, и Святослав Киевский взмолился, чтобы видение было забыто при пробуждении. Летописцы не раз уже отмечали на толстых листах пергамена знамения, предшествовавшие княжеским смертям, и Святославу совсем не хотелось пополнять этот список.

– Не нравится? – поинтересовался колдун, глазами указав на паполому.

– Тяжеловата, – откликнулся князь, решивший не обращать внимания на дерзкое обращение гостя из сна.

– Надгробная плита в склепе еще тяжелее. Привыкай, князь, не каждому доводится вот так, запросто, примерить собственный саван.

– Завидуешь? Помнится, ты просто сгорел в адском пламени. И пепел развеял февральский ветер. Где твой саван, колдун?

– У меня его нет, – безмятежно ответил Абдул. – Смерть – иное, чем думаете вы, люди. Мне она не страшна. Да, собственно, и не предназначена. Смерть – удел тварей Божьих. А я, возможно, и тварь, но иных, не ваших богов!

– Стоит ли так пренебрежительно отзываться о той, чье появление неизбежно?

– Нет неизбежного. Есть лишь предначертанное, а запись что – взял ножичек и соскреб с пергамена. Наши друзья в Царьграде называют это палимпсестом, не правда ли? Вынеси такой лист на яркое солнце, приглядись и заметишь навсегда прикипевшие к складкам и порам телячьей кожи побуревшие следы старых письмен. Так и смерть… Важно лишь, чтобы нашелся тот, кто вовремя возьмет ножичек и подчистит твой лист в книге судеб.

– Для тебя – нашелся?

– Как видишь, князь…

– Вижу ли? Все сон. А это – явь или морок?

– Все явь. И все – морок. И вино, которое ожидает нас в серебряном кувшине, тоже. Сейчас мы его выпьем, чувствуя аромат винограда и привкус брожения; и это – явь. Затем вино ударит нам в голову, в ушах зашумит, глаза подернет дымкой, конечности станут непослушными… Что это, как не морок?

– Софистика, может быть? Эллинский мудрец Сократ любил рассуждать таким образом. Правда, если помнишь, закончилось все гневом афинян и справедливым приговором. И болтливый язык Сократа обжег напиток из цикуты…

– Как же вы, властители, не любите тех, кто говорит поперек вашей воли! Эллин, отравленный полтора тысячелетия тому назад, вызывает у тебя, князь, такой всплеск злобы, словно все произошло вчера.

– У каждого времени свои Сократы.

– Мне бы твою уверенность…

Бесшумно, словно не по полу шел, а плыл над ним, колдун приблизился к столу и взял кувшин с вином. Щедрой рукой – чего скаредничать, свое, что ли? – он плеснул сладко пахнущую темную жидкость в два кубка, но явно не спешил потчевать Святослава.

Араб отвязал небольшой мешочек от тонкого, отливающего полированной сталью пояска, охватывавшего темный халат, собравшийся широкими складками. Через узкое горлышко Абдул Аль-Хазред извлек несколько кристалликов, отливавших в ровном свете сна рубиновым багрянцем. По три крупицы с легким всплеском упали в наполненные кубки, и князь Святослав невольно опустил глаза, разглядывая помутневшие от растворившегося вещества и расходящиеся по поверхности круги.

– Не яд, – ответил колдун на невысказанный вопрос.

– Что же тогда?

– Ясность. Истина. Горечь, возможно.

«Во многия знания – многия печали», – некстати припомнилось князю.

– Зачем это? – спросил он.

– Зачем знания? Хороший вопрос!

– Спрошу иначе: что, по твоему мнению, мне неведомо?

– Выпей, тогда и узнаешь. Ежели не боишься, разумеется…

Боишься…

Сон становился на редкость своенравным. Сгинувший год назад в сражении с Кончаком арабский колдун уже не первый раз откровенно оскорблял князя Святослава, не чувствуя почтения ни к сединам, ни к титулу. И киевский князь принимал такое общение как должное, словно соскучившись по откровенному собеседнику.

Без лишних слов князь взял кубок и пригубил вино, удивительно кислое, не похожее на густые фряжские напитки. Отставив кубок обратно на стол, Святослав отметил, как на глазах поменялся цвет вина – с темно-красного на синий, уксусный.

– Пророк Иса, которого вы почитаете как бога, обратил однажды воду в вино. Я, как видишь, пошел дальше и превратил вино в уксус. Время и Бог делают это за несколько недель, мне это удается быстрее.

– Ставишь себя выше Бога?

– Вашего – да!

– У тебя есть свой бог?