Шипы молчания

— Это можно устроить, — предложил я, глядя на него с привычным безразличным видом. Это осуществит все мои мечты, старик.

Его верхняя губа злобно натянулась на зубы, когда он встал передо мной, и его рука потянулась к моему горлу.

Давай, старик. Я мог бы сойти с рук, используя в качестве оправдания самооборону. Его просто нужно было еще немного подтолкнуть. Я согнула обе руки по бокам и покрутила шеей влево и вправо, наслаждаясь тем, как вокруг его ушей, казалось, клубился пар. Вот оно, клюнь .

— Прекрати, — прошипела Мать, внезапно вставая между нами. "Вы оба."

Несколько мгновений отец стоял неподвижно, вероятно, обдумывая, как одолеть нас обоих. Однако он не мог. Я больше не был маленьким мальчиком. Возможно, я и потерял память, но не потерял желания сражаться. Фактически, это вернулось десятикратно.

С отвращением на лице он развернулся и исчез из комнаты. Убедившись, что он вне пределов слышимости, я тихонько отругал мать. «Почему ты встал между нами? Пусть он потеряет свое дерьмо, чтобы я мог избавиться от него раз и навсегда».

Она махнула рукой и цокнула языком. «Всегда так быстро прибегаю к насилию».

Я взглянул на нее, приподняв бровь. «Зачем тебе вообще хотеть оставить его в живых? Мужчина подонок. Оскорбительный. Зло. Он охотится на слабых».

Возможно, она и не была моей биологической матерью, но всегда относилась ко мне соответственно. Я никогда не был лишен ее любви. И за это я всегда буду ей благодарен, а это означало, что у нее по умолчанию была моя защита.

— Не позволяй ему взять верх над тобой, — сказала она мягко.

— Он сам об этом просил, — сухо парировал я. «В конце концов, прошло два десятилетия, а этот ублюдок все еще бродит по этой земле. Я теряю терпение».

Любовь матери была единственной привязанностью, которую мы с Амоном когда-либо знали. Моя собственная мать умерла при рождении меня, по крайней мере, мне так сказали. В детстве я слышал слухи о том, что она покончила с собой. Когда я спросил маму, она отмахнулась от меня и сказала, что говорить о мертвых неразумно. Было только одно изменение в том, как Мать относилась к Амону и ко мне: она стала более жестко относиться к нему, заявляя, что ему придется преодолевать большие препятствия, потому что он был внебрачным сыном.

«Я знаю, но убить его — это не выход», — объяснила она, нежно поглаживая мою щеку. Помимо моей матери, была только одна женщина, чье прикосновение не вызывало у меня отвращения. На самом деле, я жаждал этого, что было необычно. Но, видимо, она мне противна. Ох, чертова ирония. «Это только испачкает твою душу».

Я усмехнулся, а затем подошел к окну, выходившему на море. Этот замок в Триесте мог бы стать убежищем (ключевая фраза могла бы быть им ), если бы только этот ублюдок был мертв. Единственная причина, по которой я любил его, заключалась в том, что он принадлежал женщине, которая меня родила. Я мало что знал о ней, за исключением тех скудных подробностей, которыми поделилась Мать. Судя по всему, последние два года своей жизни она была больна и в основном прикована к постели, прежде чем родила меня и скончалась.

— Тебе не кажется, что моя душа уже запятнана, Мать?

Ее мягкие шаги приближались, свидетельства ее собственных ужасов хрустели у ее ног. — Нет, Данте. Это не. Ты что-нибудь вспомнил? Я покачал головой. «Достигли ли вы с Амоном какого-либо прогресса в отношениях с Томазо?»

Я покачала головой, мгновенно почувствовав вину за то, что забыла о проклятом документе, который заставила нас искать моя мать. Это ни разу не приходило мне в голову с тех пор, как я пересекся со старшей дочерью Ромеро.

Все мое внимание было сосредоточено на ней . Я даже оставался в Париже дольше обычного, чтобы быть рядом с ней и находить утешение в ее близости. Наблюдать за ней стало моим новым любимым занятием. То, как ее темные волосы переливались разными оттенками каштанового, каштанового и коричневого под летним солнцем. Те редкие моменты, когда оно отражалось в ее глазах и превращало их в жидкую голубизну, захватывали у меня дыхание.

— Данте, ты меня услышал? Голос матери прервал мое внимание к Никс.

«Мне очень жаль, мама. Я отвлеклась. Что это было еще раз?

— Ты останешься ненадолго?

«Нет, мне нужно вернуться в Париж. И я предпочитаю держаться от него подальше, — многозначительно сказал я.

Я никогда не чувствовал себя здесь комфортно. А если бы мне наконец дали зеленый свет, чтобы избавить собственность от гнева Отца? Это была бы другая история. Я огляделся вокруг. Ничего, кроме огромного синего моря передо мной и суровых скалистых холмов позади. Я всегда предпочитал смотреть на синий горизонт. Я начал это делать, когда много лет назад встретил Феникса Ромеро. Ей было восемь, а мне двенадцать. Когда ее кристально-голубые глаза встретились с моими, я решил, что никогда не откажусь от этого места. Я отчетливо помню, как думал, что однажды я приведу ее в свой замок и выброшу ключ.

Конечно, я забыл обо всем этом, пока мы снова не пересеклись. Как и история моей жалкой жизни в эти дни.

— Что тебя так отвлекло?

Феникс Ромеро. Она была всем, о чем я думал в последнее время. Я не мог выкинуть ее из своей гребаной головы, даже если бы захотел. Самое страшное было то, что я этого не сделал.

Но по какой-то причине мне не хотелось рассказывать ей о девушке Ромеро. Ненависть матери к Томазо Ромеро распространялась на все, с чем он был связан, поэтому, естественно, его дочери не пользовались ее благосклонностью.

«Не беспокойся об этом». Мне даже удалось изобразить ей улыбку.

«Ты так и не ответил мне о том, помнишь ли ты что-нибудь еще», — отметила она.

Я покачал головой, отгоняя от себя некую темноволосую женщину, которая, казалось, в последнее время поглощала все мои мысли.

«Помнить что?» Я спросил.

— Со времени твоего пленения. Каждый раз, когда она затрагивала эту тему, на лице ее отражались агония и страх. Я ненавидел то, что она страдала, и переживал из-за этого. Я ничего не помнил, и даже когда меня мучили кошмары, они никогда не были конкретными. Только всегда тени.

Я снова посмотрел на голубую полосу за замком. "Нет. Ничего."

Ее рука легла мне на спину. "Однажды ты будешь."

Честно говоря, я не был уверен, что хочу вспоминать.

ШЕСТНАДЦАТЬ

ДАНТЕ

А

Прошла еще неделя с момента моего последнего общения с Фениксом. Я ясно дал понять свои намерения всему гребаному миру — руки прочь от Феникса Ромеро.

Но потом она начала трахаться со мной.

Я поднес сигарету ко рту и вдохнул клуб дыма. Вкус коснулся моего языка, наполнил легкие, и я выдохнула его, мгновенно расслабившись.