Шипы желания

Я никогда не хотел быть похожим на него. Все, что делала мама, это любила его, а он причинял ей боль, оставляя ее полной боли и страданий.

— Мне страшно, — прошептал я.

— Ты знаешь эти слова, Афина, — ответила она грубым, надломленным голосом. Голосовые связки матери были повреждены, и они нужно время, чтобы вылечиться. Прямо сейчас она говорила как курильщик. «Твой голос даже лучше моего».

Я покачал головой. — Но у тебя потом свидание. Как ты объяснишь?»

Моя мать была красивой женщиной, даже когда на ней не было мерцающего золотого платья от Оскара де ла Рента. Ее яркие зеленые глаза, оливковая кожа и темные волосы заставляли мужчин падать к ее ногам. У нее не было проблем с тем, чтобы использовать это в своих целях, пуская им пыль в глаза. Все, что она делала, было для нас.

«Позволь мне побеспокоиться об этом», — прохрипела она. «Ты поешь так, будто от этого зависит наша жизнь». По иронии судьбы, они это сделали. Нам нужны были деньги от этого выступления, чтобы сбежать обратно в Штаты. — Ты можешь сделать это для меня, Яврум? Мой ребенок. Мама никогда не возвращалась к греческому, если только не испытывала стресса или страха.

Или нужно было что-то от меня.

С тяжелым сердцем я кивнул, и она поцеловала меня в лоб. "Спасибо."

Быстро проверив микрофон и кратко кивнув, она оставила меня в углу сцены, прямо за занавесом, и выбежала.

Я затаил дыхание, ожидая, пока утихнут приветственные аплодисменты. Она любила оперу, но еще больше любила внимание. Она жила ради этого. Я любил петь, это чувство увлечения и прекращения существования мира, но я ненавидел центр внимания. Вот почему я знал, что никогда не пойду по стопам матери, как бы она ни настаивала.

Первые ноты разнеслись по воздуху, и меня охватило то же ощущение плавания.

Я пел для мамы, которая всегда была здесь. Для Отца, которого никогда не было.

Я закрыл глаза, наполнив легкие, и пел высокую до, черпая ноты и эмоции откуда-то глубоко, куда я редко заходил. Я выложился на полную, вытягивая из диафрагмы. Слова сдавили мои легкие.

Когда последняя нота прозвучала в пространстве, наступила тишина.

Мягкий. Ностальгия. Темный.

Я замерла, когда последняя нота слетела с моих губ, и грустные итальянские слова сотрясли мои кости. Мои глаза горели под закрытыми веками, столько эмоций перекатывалось в моей груди.

Было неправильно, что мы с мамой изменяли. Это неправильно, что я пел, но мне хотелось вернуться в Америку. Мы были в дороге слишком долго, и я скучал по запаху гамбургеров, приготовленных на пару крабов и залива.

Я все это пропустил.

Тишина воцарилась в большом оперном театре, и мне вспомнилось — не в первый раз — о том, как сцена под моими ногами стояла на протяжении веков. Я чувствовал себя привилегированным быть здесь, но мне хотелось бы, чтобы это происходило при менее обманчивых обстоятельствах. Как будто вселенная меня слушала, мои глаза распахнулись, и я обнаружил возвышающуюся надо мной фигуру, но освещение на сцене было слишком тусклым, чтобы ее разглядеть. Я прищурился, давая глазам привыкнуть, и был встречен яростным взглядом.

Я громко ахнул. Нас поймали.

Я попытался бежать, но споткнулся и столкнулся с твердым телом.

Моя голова взлетела вверх, щеки пылали.

Тут до меня дошло, с кем я столкнулся… С свиданием моей матери. Единственная причина, по которой я узнал его, заключалась в том, что я шпионил за ним через шторы нашей временной квартиры, когда моя мама выходила ему навстречу. Я думал, что он был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела.

Мануэль Маркетти.

«Мне очень жаль, сэр», — выпалила я, лихорадочно ища маму — кого угодно — чтобы спасти меня.

Затем, смирившись с тем, что меня поймали, я проглотил комок в горле и встретился с этими глазами только для того, чтобы сделать что-нибудь глупое.

Сжав руки в кулаки, я ударила его по животу, надеясь, что он упадет и даст нам с мамой окно, чтобы сбежать. Это не так. Вместо этого он замер, схватил меня за плечи и оттащил прочь. Его темные глаза встретились с моими, мое сердце колотилось частично от неверия в то, что я сделал, а частично от страха, но прежде чем он успел отвести нас к оперному директору и положить конец маминой карьере, я пнула его по голени и бросилась бежать.

Это была не первая моя встреча с насилием, и, к сожалению, не последняя.

Много лет спустя я задавался вопросом об этом человеке, но с годами я вспоминал все меньше и меньше его черт. А ужасное событие, последовавшее несколько дней спустя, заставило весь этот инцидент затеряться в уголках моей памяти.

Хотя теперь, размышляя, я вспомнила, как несколько дней фантазировала о свадебных колокольчиках и белом платье, которое надену, когда выйду за него замуж. Потому что, к моей огромной радости, в тот же день он расстался с мамой. Он был первым мужчиной, который сделал это, и, к моему большому облегчению, она так и не узнала, что он узнал о нашей маленькой схеме.

Никогда за миллион лет я не могла себе представить, что проведу с ним одну ночь.

«Мир тесен», — тихо пробормотал я про себя. Слишком маленький.

Мощеные тротуары Города Света приветствовали стук моих лабутена. Я прокляла вчерашнюю Афину, которая настояла на том, чтобы носить туфли на высоких каблуках, из-за которых я была похожа на проститутку — уставшую, голодную проститутку.

Улицы были заполнены готовящимися к открытию кафе, но теперь ничто из этого не могло утолить мой голод. Я устало вздохнул, когда меня обхватили несколько рук.

— Черт, — прошипел я, развернувшись и прижав руку к своему колотящемуся сердцу. — Ты напугала меня, Рейвен.

Она посмотрела на меня с игривым выражением лица. «Может быть, тебе стоит испугаться. Я преследовал тебя последние пять минут, а ты меня не заметил.

— Может, тебе стоит перестать меня преследовать, — сказал я, сузив глаза, когда они осматривали ее. Она тоже была в той же одежде, что и вчера вечером. "Откуда вы приехали?"

Она пожала плечами. «Я встретил… кого-то и решил почесать зуд».