Школа Добра
Шрифт:
–Там, где клён шумит над речной волной,
Говорили мы о любви с тобой,
Опустел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь, как сон, стороной прошла,
А любовь, как сон, стороной прошла,
А любовь, как сон, стороной прошла, –натужно и до слез трогательно надрывался мой вредный и не поддающийся до недавнего времени дрессуре воспитанник,
– Ну, давай еще раз, хотя бы припев, а? Ты же хороший, ты же все понимаешь. А я тебе снова налью, а? – здесь явно имело место спаивание несовершеннолетнего пельменя. И это было не самым ужасным. Самым ужасным было то, что пельмень моему ректору отвечал голосом слегка пьяным и хриплым:
–Желаю, чтобы все!!
И далее снова чисто и в той же тональности:
–Сердцу очень жаль, что случилось так,
Гонит осень вдаль журавлей косяк.
Четырём ветрам грусть-печаль раздам,– тут пан Ясневский почти сорвал концерт, громко подпев условно в тему, Звездинский замолк на мгновение, но затем настойчиво продолжил:
–Не вернётся вновь это лето к нам.
Не вернётся вновь, не вернётся вновь,
Не вернётся вновь это лето к нам.
Это полный восторг. Я затаила дыхание и спросила... блин, у пельменя и спросила:
– А дальше можно?
– Дальше? – ректор Ясневский поднял голову и пьяно мне улыбнулся. – А дальше так...
И они запели дружно и уж как-то слишком слаженно, я даже заподозрила на мгновение, что это далеко не первая их совместная пьянка:
–Ни к чему теперь за тобой ходить,
Ни к чему теперь мне цветы дарить,
Ты любви моей не смогла сберечь,
Поросло травой место наших встреч.
Поросло травой, поросло травой,
Поросло травой место наших встреч...
Вельзевул Аззариэлевич громко всхлипнул и чистым искренним голосом произнес:
– Юлка! Ты это слышала? «Поросло траааавой»... Гениально! Это просто... Муня, давай по кругу! А ты угощайся, Юлка, не стесняйся! – и протянул мне щедрым жестом только початую бутылку коньяку.
А Муня... да, Муня запел, своим пением окончательно убеждая меня в том, что совсем хреновый из меня дрессировщик. Растерянным жестом поднесла ко рту предложенную ректором бутылку. Почему бы и нет? Может, и правда стоит напиться и просто забыть обо всех своих проблемах и обидах? Хотя бы на время.
Коньяк был терпким и обжигающе-ароматным. Настроение задумчивым. Атмосфера располагала к легкой грусти. Директор Ясневский закончил выводить так полюбившуюся руладу о траве, печально вздохнул и отобрал у меня алкоголь.
– Маленькая еще! – пояснил
он свои действия и почти ополовинил бутылку одним продолжительным и вкусным глотком.– Вельзевул Аззариэлевич?
– Иди сюда! – поманил он меня пальцем вместо ответа, а когда я к нему наклонилась, зачем-то понюхал мою голову и непонятно прокомментировал:
– Нормально...
Что-то я вдруг стала опасаться за рассудок своего директора. Все-таки любовь – странная штука.
– А вы ее любите, да? – спросила я, преданно глядя в глаза ректору Ясневскому и одновременно размышляя над тем, как бы конфисковать у него недопитый алкоголь.
На вопрос мой второй папа не ответил, но зато приложился к бутылке, допил все до капли и снова поманил меня пальцем. С жертвенным видом я подставила свою макушку для очередного понюха.
– Любишь – не любишь... Дети вы. Тут. А!
Он махнул рукой и зачем-то полез под кровать. Там что-то глухо звякнуло, бомкнуло, а потом ректор выбрался ко мне с еще одной бутылкой.
– Любовь, Юла, это такая болезнь...
–Любовь – это такая игра, – невежливо, но категорично перебил Звездинский грустным голосом, –в которой выигравшему достается смерть...
А потом запел что-то неимоверно печальное и такое красивое, что у меня сердце перевернулось, а кровь, кажется, потекла в обратную сторону:
– Вiдпусти, я благаю вiдпусти,
Бо не можу далi йти я...
Вiдпусти, я благаю вiдпусти,
Я не хочу бiльше йти.
– А ты говоришь – любовь... – сказал Вельзевул Аззариэлевич и посмотрел на бутылку в своей руке с каким-то непонятным отвращением, а потом спрятал ее под кровать, поднялся и скрылся в ванной комнате, чтобы вернуться через несколько минут совершенно трезвым, собранным и с неожиданным вопросом:
– И что мне теперь прикажешь с тобой делать, Юлиана Волчок, а?
– Вы в том плане, что после всего, что я здесь увидела, вы просто обязаны лишить меня жизни?
Хохотнул грустно.
– Я про то, что ты – как магнит для неприятностей... Ты зачем пришла-то? Случилось что опять?
Я неопределенно пожала плечами.
– Может, и случилось... Но мне-то кто об этом скажет? – небрежно почесала кончик носа. Надеюсь, что небрежно, потому что на самом деле я таким тривиальным способом пыталась набежавшие слезы прогнать.
– Мне про Лизу Сияющую вообще айвэ Лиар рассказал. А если б не рассказал? Если бы я обо всем вчера впервые услышала? Нет, хорошо, что у меня было время об этом подумать, взвесить все. А если б не было?
–Если б я был султан, – запел пельмень. –
Я б имел трех жен!
И тройной красотой был бы окружен...
– Муня, не шали! – ректор ласково погрозил Звездинскому пальцем и аккуратно закрыл крышечкой поглотитель звука.