Школа победителей Они стояли насмерть

И так продолжается несколько дней.

Ни на следующий день, ни после никто не напоминал Пестикову о его трусости. Никто не говорил с ним о той ночи, но стоило ему подсесть к любой группе матросов, как разговор неизменно переключался на фашистов, на отдельные случаи из работы в их тылу. Пестиков прислушивался, многому сначала не верил, а потом, незаметно даже для себя, стал запоминать отдельные детали. «Может, и пригодится», — думал он.

А верить приходилось: матросы поступками доказывали правоту своих слов. К примеру, матросы уверяют, что не так просто поймать отряд диверсантов, если в нем хорошая дисциплина и организация. Трудно было поверить, но ведь это факт! Ищут их — и не могут найти! Из ба-лочки в балочку, от дерева к дереву, то застывая бесформенными кучками, то извиваясь между кустами, пробираются моряки вперед, — к очередной цели.

Или возьмут в руки тяжелые камни, в рот — срезанный камыш и… исчез отряд! Его ищут, а он сидит в камышах и лишь несколько трубочек с косыми срезами на концах выдают его присутствие. Трудно заметить их среди золотистой, вечно колеблющейся заросли. Да фашисты обычно на такие «мелочи» и внимания не обращали. Порежут камыш пулями из автоматов и пулеметов, ну и довольны.

Умышленно или нет, но командир назначил Пестикова в группу по уничтожению вражеских часовых, и пришлось ему бок о бок работать с Никишиным, Крамаревым и K°-пыловым. Первые дни сердце замирало в груди и отнимались ноги, как только начинали приближаться к часовому, но потом привык.

И, может быть, сам страх вылечил Пестикова. Пестикову страшно приближаться к часовому, но отставать от товарищей, нарушить святое товарищество, клятву Родине — еще страшнее, и он полз вслед, подражая их осторожным движениям, невольно видел все, осознавал — и становился спокойнее, увереннее.

А сегодня Пестиков ползет вместе со всеми к складу, Ему не страшно. Есть только одно желание: поскорее снять часового. Перед лицом Пестикова мелькает черная от грязи, огрубевшая ступня Крамарева: его ботинки давно развалились, но надеть немецкие бутсы он отказался наотрез.

— Терпеть не могу! Нога как в колодке! — ответил он на предложение старшины.

Залегли в густых зарослях бурьяна и крапивы. Крапива старая, с толстыми стеблями. Ожоги слабые. Пестиков осторожно раздвинул стебли и осмотрелся. Склад—большая землянка. Лунный свет падает на площадку перед складом и тропинку, ведущую к караульному помещению. За тропинкой и наблюдает Пестиков. Он должен предупредить товарищей, если по ней пойдут люди.

Склад и его окрестности моряки осмотрели еще днем, изучили подходы и решили, что нападать лучше всего здесь. С противоположной стороны — вплотную подходят другие склады, и пойди моряки там — пришлось бы иметь дело не с одним, а с несколькими часовыми.

На этот раз часовой оказался с большим опытом. Он не уходил, как другие, из освещенного луной сектора. Даже больше того: прохаживался все время около двери, оставляя ее за спиной, и не снимал рук с автомата, направленного в темноту. Ярко горели звезды, от артиллерийских залпов полыхали на востоке облака, но часовой не замечал этого и осторожно всматривался в ночь, вздрагивая при каждом шорохе.

Пестиков, понял, что нападать сейчас нельзя. Остается одно — ждать.

«Хоть бы авиация налетела», — подумал он, но самолетов не было, луна спокойно лила ровный свет, а часовой по-прежнему топтался у двери.

На хуторе за речкой закричал петух. Часовой вздрогнул, вскинул автомат, но потом опомнился и взглянул на часы, поднеся их к глазам.

Ночь проходит. Как длинна она сейчас для часового и коротка для матросов! Они дорожат каждой минутой, даже долей ее. Не случайно подошли они к этому складу. Здесь хранятся противотанковые мины, и они нужны отряду: фугасов давно нет, взрывчатого вещества — тоже. Задание выполнено, отряд, конечно, может вернуться к своим, но кто уйдет, если враг восстановил переправу и по ней снова движется к Сталинграду?

— Отдам весь свой паек за килограмм тола! — в сердцах сказал Норкин еще вчера вечером.

И хотя такое обещаний он мог давать, ничем не рискуя, потому, что давно был съеден последний сухарь, его поняли. Не хлеб, а взрывчатое вещество решало дальнейшую судьбу отряда.

Пискнула полевая мышь. Это Никишин известил товарищей о том, что он готов, но не знает, что делать.

Никто не ответил ему. Значит, готовы все и тоже не видят возможности напасть на часового. И тогда, немного выждав, Пестиков прижался к земле и запищал так жалобно и протяжно, что даже часовой посмотрел в его сторону.

Осторожно перевалившись на бок, Пестиков торопливо вынул из кармана большие серебряные часы и сжал их в руке. Больше всего берег он эти часы. Они напоминали ему о том вечере, когда комбайнер Пестиков поднялся на сцену колхозного клуба и принял из рук председателя райисполкома переходящее Красное знамя. Тогда и премировали его часами.

Берег он их все время, а теперь сжал в руке и ждал.

Далеко на севере заметались по небу прожекторы. Часовой взглянул в их сторону, и Пестикову хватило времени. Он быстро вытянул вперед руку, и часы мягко упали на траву около самой тропинки.

Часовой долго не замечал часов, но потом их блеск привлек его внимание. Он вдруг остановился и стал всматриваться. Его длинная шея с большим кадыком вытянулась до предела, но часы от этого ближе не стали. Они по-прежнему блестели в траве, звали, притягивали к себе. Может быть, часовой слышал их мерный ход, а может быть, и нет, но Пестиков потом уверял всех, что часы тикали так сильно, что не слышать их было просто невозможно.

Часовой долго переминался с ноги на ногу, стоя около двери и не спуская глаз с часов. О чем он думал? Трудно сказать. Лицо его передергивалось, он морщился, кадык судорожно двигался под воротником. Боролись жадность и трусость. Что победит?

Победила жадность: воровато оглянувшись по сторонам, часовой сделал первый шаг, другой и замер, прислушиваясь. Его ноздри вздрагивали, словно он принюхивался, как собака, почувствовавшая дичь.

Сзади него чуть шевельнулся бурьян.

Сжав автомат правой рукой, часовой подбежал к часам, схватил их и быстро попятился назад, по-звериному оскалив зубы и поводя перед собой автоматом.

Несколько секунд часового не было у двери, но к ней уже метнулась черная тень, и две сильные руки сжали горло часового, как только он приблизился к складу; кто-то вырвал автомат, а еще через секунду — призывно закричала ночная птица.

Дальше все произошло просто: дверь склада приоткрыли, и туда проскользнули несколько человек.

Скоро затих последний шорох. Уткнувшись лицом в крапиву, лежал часовой.

И когда моряки уже отошли километров на пять, к Пе-стикову подошел Крамарев и протянул часы.

— На.

Вот и все, что сказал он, но до сих пор Пестиков и не предполагал, что голос Крамарева может быть таким ласковым, теплым, душевным.

— Очень хорошо! — сказал адмирал и остановился против Норкина, рассматривая его, словно видел впервые.