Шоколадная война
Шрифт:
Он в ярости схватился за постель, сбросив одеяло. Его тело было мокрым, окропленным потом. Он сидел на краю кровати и дрожал, когда его ноги касались пола, и холодный поцелуй линолеума вернул его в реальность. Призрак удушья исчез. В потемках он подошел к окну, и отодвинул форточку. Ветер ворвался в комнату. Опавшие октябрьские листья трепыхались на земле, словно обреченные изувеченные птицы.
«Почему ты это сделал?»
«Я не знаю».
Это напоминает побитый рекорд.
«Это потому что Брат Лайн всегда так обращается с людьми. Он обязательно издевается над кем-нибудь, например, над Бейли. Он мучил его и пытался сделать из него дурака перед всем честным народом?»
«Более чем».
«Чем что?»
Он раздвинул занавески и осмотрел спальню, щурясь в полумраке. Потом он заново застелил постель, содрогнувшись от полуночной прохлады, ворвавшейся в комнату.
«Я не буду продавать шоколад».
Боже.
Он не собирался что-либо такое предпринимать. Он был бы рад завершить все это жуткое задание и снова вернуться в русло нормальной жизни. Каждое утро он боялся зачитывания списка и неизбежности столкновения с взглядом Брата Лайна, очередного «Нет» и последующей реакции Лайна, который, как и любой другой учитель старался относиться к восстанию Джерри, словно как к чему-то не особо важному, демонстративно претендуя в своих чувствах на безразличие, что выглядело нелепо и фальшиво. Это было забавно и страшно в одно и тоже время: наблюдать за тем, как Лайн зачитывает список и собирается назвать его имя, и, наконец, его имя повисает в воздухе, и вызывающее «Нет» гильотиной срывается на слабую шею надежды… Учитель мог бы что-нибудь предпринять, чтобы все выглядело гладко, и даже было бы незаметно для глаз… Его глаза выдавали его. Лицо всегда было под контролем, но в глазах всегда читалась его уязвимость, дающая Джерри промелькнуть в ад, кипящий в этом учителе. Эти мокрые глаза, белые орбиты и разжиженная синева его зрачков. В них отражалось все, что происходило в классе и, одновременно с тем, то происходило в душе у Брата Лайна. Затем Джерри изучил секрет блеска его глаз. Он стал наблюдательным, он следил за его глазами. Он стал прочитывать любую, даже самую тонкую перемену в его взгляде. И в какой-то момент Джерри просто уставал от всего. Он уставал наблюдать за учителем, уставал противостоять его воле, что было нереально, потому что у Джерри не было выбора. Жестокость истощала его так же, как и это задание. Он осознал это через несколько дней. Оно было мучительным, даже хотя Арчи Костелло настаивал на том, что это только на время, что все поймут это позже. И он, наконец, дождался конца этого невыносимого задания, и энергия затишья в незримой битве должна была повиснуть между ним и Братом Лайном. Он хотел снова приобрести нормальную жизнь. Ему нужен был футбол и даже его домашнее задание, без ежедневной ноши, камнем влекущей его вниз. На него давила изоляция от одноклассников, отрезанных секретом, который он силился носить внутри себя. Он испытывал искушение раз или другой поделиться об этом с Губером. И однажды он почти уже это сделал, когда Губер пытался завязать с ним разговор. Но вместо этого он попросил его не общаться с ним две недели. Он носил это в себе, секрет ото всех и каждого, и с этим жил. Один раз он столкнулся с Братом Лайном в коридоре во второй половине дня, после футбольной тренировки. В его глазах просто горела ненависть. Более чем ненависть: что-то нездоровое – грязь и мрак. И Джерри словно уходил от разговора, от раскрытия души, и он утешал себя: «Когда я возьму шоколад, Брат Лайн поймет, что я всего лишь исполнял задание «Виджилса», и теперь все будет гладко и хорошо».
Тогда зачем он ответил «Нет» этим утром? Он хотел закончить это тяжелое испытание, но это страшное «Нет» выскочило изо рта.
Он лежал в постели без движения, пытаясь уснуть. Слушая отцовский храп, он подумал о том, как его отец всю свою жизнь только то и делал, что спал. Он спал даже, когда вставал и как лунатик ходил по комнате, и при этом еще что-то делал. «А что обо мне? И что это был за парень на площади Коммон, с которым я разговаривал в тот день. Его подбородок покоился на крыше «Фольксвагена». Он выглядел, как какой-нибудь гротескный Джон-Баптист?
«Ты многое упускаешь в этом мире…»
Он повернулся к стенке, освободившись от сомнений и вызывая в сознании образ той девочки, которую он как-то видел в центре города. Сиреневый свитер плотно облегал весь рельеф ее красивого тела. Учебники, взятые в охапку, еще сильней подчеркивали форму ее груди. «Если бы только моя рука могла быть теми книгами», — подумал он с тоской. Теперь его рука шарила между ног, он сконцентрировался на образе этой девочки. Он делал это впервые в жизни, и это было нехорошо, неприлично.
19.
На утро состояние Джерри чем-то напоминало жуткое алкогольное похмелье. Его глаза горели огнем, требуя сна. Желудок, чувствительный к малейшему
движению, реагировал на любые неровности дороги, по которой ехал автобус. Что напомнило ему дорогу на пляж, что было очень давно, когда он был еще ребенком, и его иногда укачивало в машине так, что отец был вынужден остановить ее на обочине, и в это время Джерри могло стошнить, или же нужно было подождать, пока буря у него в животе не утихнет. Вдобавок к его утренним ужасам была возможная контрольная по географии. Прошлым вечером он ничего не выучил: так обернулось, что он поздно пришел домой и вместо того, чтобы подготовиться, долго переваривал в голове все, что накопилось о распродаже шоколада и о происходящем в классе у Лайна. Теперь он расплачивался за недосыпание и за неготовность к контрольной: он пытался читать пропущенный материал по географии в грохочущем трясущемся автобусе. Утренний свет слепил, отражаясь от белых страниц.Кто-то дремал на сидении рядом с ним.
– Эй, Рено, держись!
Джерри оглянулся и «зеленые зайчики» запрыгали у него в глазах, когда он оторвал их от страниц учебника, чтобы заглянуть в лицо тому, кто говорил с ним. Откуда-то он был с ним знаком, может быть, он его где-то видел, когда учился в младших классах. Он закуривал сигарету. Как и все курящие, он наверное, злился на табличку «Не курить». Он закачал головой: «Парень, ну ты действительно даешь! Показать зад Лайну, этому выродку! Прекрасно!» - он выпустил дым. В глазах у Джерри защипало.
– Ой! — воскликнул он, чувствуя себя глупо. И удивился: забавно, все это время он думал об этой ситуации, как о личной борьбе с Братом Лайном, словно на планете были лишь они вдвоем. Теперь он понял, что все давно уже вышло за пределы их личного пространства.
– Меня тошнит от продажи этого проклятого шоколада, — сказал этот парень. У него на плечах вместо головы был огромный, полный прыщей чемодан, его лицо напоминало карту рельефа местности, а пальцы были желтыми от никотина. — В «Тринити» я проучился два года и переехал из Верхнего Монумента, когда еще был новичком, и, Христос, я устал от всех этих распродаж, — он попытался выпускать дым колечками, но у него ничего не получалось. Плохо то, что дым летел в лицо Джерри и щипал глаза. — Если не шоколад, то рождественские открытки, если не открытки, то мыло, не мыло, так календари. Но ты знаешь, что?
– Что? — спросил Джерри, отрываясь от своей невыученной географии.
– Мне и в голову не приходило сказать «нет» в отличие от тебя.
– Я получил несколько уроков, — сказал Джерри, на самом деле не зная, что и сказать.
– Парень, знаешь, ты крут, — восхитился «Чемодан прыщей».
Джерри покраснел от удовольствия и от презрения к себе. Кому не приятно, когда им восхищаются? И он почувствовал вину зная, что это были ложные претензии на все восхищения этого парня, и что он, ко всему, никогда не был крут. Его голова болела, и желудок угрожающе дергался. Ему опять предстояла встреча с Братом Лайном и утреннее зачитывание списка. И это было каждое утро.
Около школьного входа его ждал Губер. Он стоял напряженно и встревожено среди всех, ожидающих начало занятий – словно заключенных, не спешащих приступить к работе, до последнего момента не выпускающих изо ртов сигарет. Они это сделают, только когда прозвенит звонок. Губер отвел Джерри в сторону. Тот виновато последовал за ним, понимая, что Губер не являлся веселым счастливчиком, и он знал, когда начнется урок. Что случилось? Он не знал, как выпутаться из собственных забот, чтобы еще заботиться и о Губере.
– Боже, Джерри, для чего ты это делаешь? — спросил Губер, когда они отделились от толпы курящих.
– Делаю что?
Но он знал, что имел в виду Губер.
– Шоколад.
– Я не знаю, Губ, — сказал Джерри. У Губера это не выглядело фальшивым восторгом, как у того парня из автобуса. — Это правда, я не знаю.
– Ты напрашиваешься на неприятности, Джерри. Брат Лайн встревожен.
– Смотри, Губ, — сказал Джерри, желая успокоить его и стереть тревогу у него с лица. — Это не конец света. Четыреста человек в этой школе продают шоколад. Что особенного, если меня среди них не будет?
– Все не так просто, Джерри. Брат Лайн не оставит тебя в покое.
Ожидаемый звонок зазвенел. Окурки полетели в канаву или были расплющены и утоплены в ящике с песком, что около двери. Парни из последних классов еще какое-то время курили. Те, кто сидел у себя в машине, слушая музыку, передаваемую по радио, выключали приемники и закрывали за собой машины.
– Ой, «Миленький» идет, парни, — сказал кто-то скороговоркой. Это была одна из ослиных традиций «Тринити», символизирующих дружбу. Джерри не успел рассмотреть, кто же это был.