Шпион по призванию

– Я рассматриваю вашу дружбу как великую честь для меня, месье аббат, – сказал он, – ибо я, как вам известно, всего лишь секретарь месье де Рошамбо.

Аббат бросил на Роджера проницательный взгляд и, будучи весьма любопытным по натуре, попытался выяснить причину, по которой юноша выдавал себя за француза:

– Это верно – сейчас вы всего лишь секретарь, но ваше теперешнее положение далеко от того, которого вы могли бы добиться, особенно в наши дни, или, возможно, занимали в прошлом. Вероятно, подобно многим вашим соотечественникам, вы были вынуждены покинуть родину из-за якобитских симпатий и, оставшись без денег, зарабатывать себе на жизнь как могли.

– По материнской линии я происхожу из якобитской семьи, – признал Роджер. – Мою мать до замужества звали леди Мэри Макэлфик, а мой дед был графом Килдоненом.

– Как тесен мир! – воскликнул де Перигор. – Я ведь знаю его. Хотя нет – должно быть, я знаком с вашим дядей.

Роджер кивнул:

– Очевидно, это мой дядя Колин. Тут у вас передо мной преимущество, так как моя мать поссорилась с семьей из-за брака с моим отцом, и я никогда не встречался с родственниками по материнской линии. Дяде Колину сейчас, наверное, около пятидесяти, и говорят, что я похож на него.

– Глядя на вас сейчас, я тоже замечаю сходство. Лорд Килдонен был в Париже прошлой осенью и этой весной. Он прервал путешествие по Франции и провел зиму в Риме со старым джентльменом, которого вы, несомненно, считаете вашим законным монархом.

Роджер был избавлен от ответа на этот трудный вопрос так как аббат поднялся со стула и продолжал:

– Но я забыл, что вы еще больны. Мне не следовало утомлять вас болтовней. Мы поговорим завтра. А пока что спокойной вам ночи и приятных сновидений, месье шевалье де Брюк.

На момент Роджер был ошарашен, но успел опомниться и пожелать хозяину доброй ночи, прежде чем тот, грациозно прихрамывая, вышел из комнаты. Потом он задумался над их странной беседой. До сих пор ему не приходило в голову, что во Франции, будучи внуком графа, он имеет полное право называть себя шевалье и прибавлять дворянскую приставку «де» перед фамилией. Его интересовало, как это могло бы отразиться на отношениях с Атенаис. Такой волшебный пропуск позволил бы ему пересечь лежащий между ними барьер, хотя и не возвысил бы его до ее положения. Отец никогда бы не позволил Атенаис выйти замуж за безземельного шевалье; к тому же она находилась в далекой Бретани, а он еще не помирился с ней.

На следующий день доктор пришел снять его бинты. Пуля лишь оцарапала кожу на голове, и теперь было достаточно полоски пластыря. Чтобы прочистить рану, пришлось выстричь прядь волос шириной в дюйм, но после полудня явился цирюльник аббата и сделал Роджеру прическу по последней моде, почти полностью скрывшую пластырь.

Вечером де Перигор снова нанес ему визит, и Роджер, обдумав за день дальнейший образ действий, поведал ему об основных событиях, в результате которых он стал секретарем маркиза де Рошамбо. Роджер ничего не рассказал об Атенаис и позволил аббату продолжать верить, будто якобитские симпатии были главной причиной его прибытия во Францию. Этим симпатиям он приписал и свою ссору с отцом.

Не то чтобы Роджер не доверял аббату, но он опасался, что полная правда поставит его в неловкое положение. В течение последних сорока лет многие британские подданные, придерживавшиеся якобитских убеждений, служили под французским флагом, и некоторые достигли ответственных постов, воюя против собственной страны. Поэтому роль якобита избавляла Роджера от угрозы, что аббат может счесть своим долгом информировать маркиза о верном королю Георгу III англичанине, который обманом устроился к нему секретарем. Роджер добавил, что, пока ему приходится зарабатывать на жизнь службой, он предпочитает скрывать свое подлинное происхождение, и де Перигор счел это решение разумным.

Когда Роджер умолк, аббат задумчиво промолвил:

– Мне следовало поступить подобно вам и найти в себе мужество порвать с семьей, не позволив им принудить меня стать священником, но, учитывая мою искалеченную ногу, иная карьера казалась для меня невозможной.

– Вы родились калекой? – спросил Роджер.

– Нет, я стал им из-за несчастного случая. В детстве меня поручали деревенским беднякам, у которых не было времени толком за мной присматривать. Я упал, ушибом пренебрегли, и это дорого мне обошлось. Как старший сын моего отца, графа де Талейран-Перигора, я был его наследником, но, когда выяснилось, что я никогда не смогу носить оружие из-за хромоты, он выхлопотал у короля разрешение лишить меня наследства в пользу моего младшего брата.

– Суровое решение. Должно быть, у вас было несчастное детство.

– Не более несчастное, чем у большинства детей французских дворян. Мои родители оставались для меня почти чужими – я ни разу не ночевал под их кровом, зато в возрасте от пяти до восьми лет провел три чудесных года с моей прабабушкой, герцогиней де Шале, в ее замке близ Бордо. Она и я очень любили друг друга, и жизнь с ней сама по себе служила образованием. Все ее друзья были глубокими стариками, реликтами прошлого века, но они застали подлинный блеск двора Людовика XIV, где честность и ум считались куда большими достоинствами, чем умение рассказывать грязные истории или ловко передергивать во время игры в карты. Их манеры были безупречными, и они еще поддерживали старинную традицию быть отцами для своих крестьян, а не разорять их сотнями мелочных поборов, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Когда меня привезли в Париж и отдали учиться в коллеж д'Аркур, это едва не разбило мне сердце.

– Там было настолько ужасно?

– Достаточно, но в семинарии Сен-Сюльпис, где я позднее провел семь лет, было еще хуже. Прежде чем отправиться туда, мои родители, пытаясь примирить меня с мыслью о служении церкви, отправили меня на год в Отфонтен, двор архиепископа Реймсского, к моему дяде. Тогда он был коадъютором 105 , а теперь сам стал архиепископом. Зрелище великолепия, роскоши и свободы, в которой жили прелаты, должно было внушить мне желание пойти по их стопам, но даже это не уменьшило моего отвращения к церковной карьере. Но мои последние годы в Сен-Сюльпис были скрашены любовной связью. Когда мне было семнадцать, я познакомился с молодой очаровательной актрисой по имени Доротея Доренвиль. Она не была обычной театральной потаскушкой, а напротив, тяготилась грязью своего окружения и испытывала такое же одиночество, как и я. Доротея стала моей возлюбленной, и во время наших тайных свиданий я забывал о бесконечных нудных лекциях по богословию, которые был вынужден выслушивать ежедневно. В возрасте двадцати пяти лет я принял духовный сан. С тех пор я получил свободу и не потратил зря ни одного ее часа. Это прекрасная жизнь, даже если приходится все время балансировать на краю пропасти.

105

Коадъютор – во Франции заместитель архиепископа.

Роджер улыбнулся обаятельному цинику.

– Меня удивляет, – заметил он, – что с вашими связями вы до сих пор не достигли более высокого положения.

Аббат взял понюшку табаку и улыбнулся в ответ:

– У вас есть для этого все основания, mon ami. Я сам удивляюсь этому, просыпаясь каждым утром. Пока что мне пожаловали лишь одно жалкое аббатство Сен-Дени в реймсской епархии и сделали генеральным викарием архиепископства. Правда, я также являюсь agent du charge 106 церкви в Турени, но это не дает мне практически ничего, и иногда я вынужден прибегать к постыдным уловкам, дабы свести концы с концами. Я уже давно должен был получить епископство, приносящее большой доход, но слишком долго пребываю в немилости. Во Франции грядут великие перемены – в них и заключается мой истинный шанс.

106

Полномочным представителем (фр.).

– По-вашему, нынешняя система долго не продержится?

– Разумеется. Вы бы поняли это, побеседовав с моими друзьями. Я имею в виду не тех, которые все еще прячут головы, как страусы, в придворных увеселениях, а людей дела, могущих оценить истинное положение в стране. К сожалению, я настолько беден, что вынужден обедать за чужими столами, но каждое утро я здесь устраиваю завтраки для дюжины моих друзей. Если хотите, то всегда можете выпить с нами чашку шоколада. Пожалуйста, не опасайтесь, что вам окажут холодный прием, потому что я не могу представить вас под вашим подлинным званием. Конечно, здесь бывают в основном дворяне, но у них достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что наступают времена, когда герб будет стоить не больше пуговицы, и люди интересуют их сами по себе, в зависимости от их образа мыслей.