Шпион по призванию
Шрифт:
После ужина Роджер с колотящимся сердцем поднялся по лестнице. Он не сомневался, что Атенаис согласилась повидаться с ним, чтобы выразить ему благодарность за наведение порядка в замке, но будет ли эта благодарность чисто формальной или же окрашенной в теплые тона возобновленной дружбы, еще предстояло выяснить.
Одна из сестер милосердия впустила его в комнату. Обогнув ширму, Роджер увидел, что Атенаис сидит в постели аккуратно причесанная и что последние следы оспы полностью скрылись под слоем румян и пудры.
Не глядя на него, она обратилась к монахине:
– Сестра Анжелика,
Монахиня послушно встала и исчезла за занавесом, который скрывал альков, превращенный в маленькую домашнюю часовню. Молясь там, она теоретически находилась в комнате, но практически Роджер остался наедине со своим божеством.
Ему казалось, что никогда еще Атенаис не выглядела более прекрасной, чем теперь. Она посмотрела на него большими голубыми глазами и произнесла:
– Месье, узнав о том, что вам приказано вернуться в Париж, я воспользовалась возможностью написать отцу. Пожалуйста, передайте ему письмо сразу по прибытии.
Роджер с поклоном взял письмо, которое девушка протянула ему. Он рассчитывал узнать, что вернул ее расположение, прежде чем покинет Бешрель, но, выходит, она задержала его отъезд только с целью написать послание отцу. Его охватило горькое разочарование.
– Мне пришло в голову, – продолжала Атенаис, – что вы задержались в Бешреле значительно дольше, чем требовала ваша первоначальная миссия, и я подумала, что отцу следует знать причину этого. Доктор Олье рассказал мне, что вы сделали для восстановления порядка и здоровья слуг, поэтому мы все у вас в долгу.
Роджер снова поклонился:
– Я не мог поступить иначе, мадемуазель, и так как монсеньор сердит на меня за долгую задержку, ваше письмо умерит его недовольство.
– Надеюсь. – Перебирая пальцами ленты кофты, она неуверенно добавила: – Вы хотели что-то мне сказать перед отъездом?
– Только то, мадемуазель, как я счастлив, что вы поправились после болезни и нуждаетесь лишь в отдыхе, чтобы полностью восстановить ваше здоровье.
– И больше вам нечего сказать?
– Увидев вас, я благодарю Бога за то, что Он сохранил вашу красоту.
Ее слова вновь прозвучали несколько неопределенно:
– Благодаря Его милосердию, месье, я обязана этим вам. И так как вы не обнаруживаете желания затрагивать тему, касающуюся нас обоих, это придется сделать мне.
Сердце Роджера бешено забилось, когда она опустила глаза и продолжала почти шепотом:
– В ту ночь, когда вы прибыли сюда, я сделала ужасную вещь, и с вашей стороны весьма великодушно, что теперь, когда я выздоровела, вы избавили меня от ваших упреков. Поцеловав меня, когда я лежала в жару, вы чудом не заразились оспой.
– Это была моя вина, – мягко произнес Роджер, обезоруженный таким внезапным проявлением чувств. – Я должен был дождаться более подходящего момента, чтобы попросить прощения за то, что произошло раньше. Вы были в полубреду и не знали, что делаете. Умоляю больше не думать об этом.
– Но я должна думать. Я знаю, что вы любите меня по-настоящему и что я не заслужила этого, будучи к вам так жестока и сурова.
– Пожалуйста! – взмолился Роджер,
не смея взглянуть на нее. Но она подняла глаза и заговорила более твердо:– Я могу исправить это только одним способом. Чтобы стереть воспоминания о других поцелуях, вы можете, если хотите, поцеловать меня снова.
Дрожа всем телом, Роджер взял девушку за руку, а другой рукой обнял ее за плечи. Склонившись к ней, он сделал глубокий вдох, но, когда она приблизила свое лицо к нему, прошептал:
– Нет, я не сделаю этого ради себя одного, а только в том случае, если вы тоже этого хотите
– Конечно хочу, Роже! – внезапно воскликнула Атенаис, обвивая своими нежными руками шею Роджера и прижимая губы к его губам.
На несколько секунд они застыли в безмолвном объятии, потом девушка тихо заплакала.
– Почему ты плачешь, любимая? – пробормотал Роджер, слегка отодвинувшись.
– Потому что я так счастлива, – всхлипывала она, – и в то же время так огорчена.
– Что огорчает тебя, моя принцесса?
Сдерживая слезы, Атенаис улыбнулась ему:
– То, что я хотела бы стать твоей принцессой, но, каких бы успехов ты ни достиг, мой дорогой младший сын мельника, мы никогда не будем вместе.
– Значит… значит, ты любишь меня? – выдохнул Роджер.
– Всем сердцем, – кивнула Атенаис. – Только глупая гордость не позволяла мне признаться в этом раньше. Годами я мечтала о тебе как о моем верном рыцаре.
Они снова поцеловались не один, а множество раз, и следующие полчаса в комнате не было слышно ничего, кроме нежных признаний.
Наконец Атенаис сняла руки с плеч Роджера и мягко отодвинула его от себя.
– Пришло время расставаться, – вздохнула она, – иначе любопытство сестры Анжелики пересилит ее благочестие.
– Так скоро! – запротестовал Роджер. – Нет, она еще будет долго молиться, а я должен сказать тебе еще тысячу вещей.
– И я тебе. Но чтобы она не застигла нас врасплох, мы должны быть осторожны, так что ты лучше сядь на тот стул, как будто мы и впрямь обсуждаем дела.
Атенаис стала приводить себя в порядок, а Роджер уселся и спросил:
– Скажи, любимая, каковы твои планы и когда я смогу увидеть тебя вновь?
– В Париж я приеду только после Нового года, – ответила она. – В письме отцу я прошу его позволения отправиться, когда я полностью выздоровею, в замок моей тети в Сен-Брие. Это идея мадам Мари-Анже. Она сообщила о ней в одной из записок, которые присылает мне каждый день. Хотя близится зима, морской воздух поможет моему выздоровлению, так что отец, безусловно, согласится.
– А когда ты приедешь в Париж, мы сможем найти способ видеться наедине?
– Надеюсь. Конечно, теперь, когда мне семнадцать, отец устроит для меня выгодный брак. Но я вряд ли выйду замуж до лета, а тем временем мы будем жить под одной крышей.
– Одна мысль о твоем замужестве внушает мне ужас, – вздохнул Роджер. – Жестокая судьба поставила между нами слишком много преград.
Атенаис покачала головой и улыбнулась:
– Не думай об этом. Какой прок сетовать на то, что предопределено Богом? Я очень рада, что ты добился успеха, завоевав доверие моего отца, но отсутствие у тебя герба и земли делает брак между нами абсолютно невозможным.