Шукшин
Шрифт:
Подборка, в которой было не два, а шесть рассказов — «Сватовство», «Шире шаг, маэстро», «Срезал», «Митька Ермаков», «Крепкий мужик» и «Крыша над головой», — вышла в июльском номере «Нового мира» за 1970 год, но больше в «Новом мире» Василий Макарович действительно не печатался, если не считать опубликованной в 1972 году рецензии на книгу Андрея Скалона «Живые деньги». А вот почему он так и не дал туда свои рассказы, при том что где только не печатался, остается лишь гадать. И все же косвенно можно предположить, что у Шукшина были личные причины не слишком-то сокрушаться о гибели знаменитого журнала. За несколько месяцев до снятия Твардовского «Новый мир» отказался печатать роман «Я пришел дать вам волю», и в контексте жесточайшей борьбы за «Разина» в киношной среде, нравы которой Шукшин хорошо знал и никаких иллюзий относительно нее не строил, встретить такое же вероломство от издания, напечатавшего за восемь лет 27 его рассказов, он скорей всего готов не был. Второй раз «Новый мир» отвергал его крупную прозу, но если «Любавиных» не взяли у молодого, никому не известного автора, которого надо было срочно «спасать» от злодея Кочетова, то роман «Я пришел дать вам волю» был написан состоявшимся, независимым писателем. Это был
В отличие от истории кинематографической, в той или иной степени запротоколированной, мы не можем точно обозначить претензии, которые к роману предъявлялись, и кто в «Новом мире» был в ответе за его непечатание. Хотя, учитывая ситуацию конца 1960-х, марксообразную статью критика Александра Дементьева против журнала «Молодая гвардия» в апрельском номере 1969 года и вышеупомянутое «Письмо одиннадцати» в «Огоньке», а плюс еще «Открытое письмо» главному редактору журнала «Новый мир» токаря Подольского машиностроительного завода М. Захарова в газете «Социалистическая индустрия», да еще статью в «Литературной России» — «Справедливое беспокойство» в поддержку “Огонька”», можно предположить, что «Новый мир» и не мог тогда поступить иначе. Твардовский все еще пытался спасти, сохранить журнал, и ему только шукшинского Разина не хватало (а с другой стороны, может, напечатал бы, и не сняли) — но какое дело было до всех этих нюансов Шукшину?
Однако проблема с публикацией решалась легче, чем со съемками фильма: выручил Василия Макаровича, как и с «Любавиными», его родной журнал «Сибирские огни», о чем сохранились окрашенные в довольно благостные тона воспоминания члена редколлегии журнала Николая Яновского, записанные Владимиром Коробовым.
«Шукшин, как рассказал мне Н. Н. Яновский, бывший тогда заместителем главного редактора “Сибирских огней”, сразу спросил: не смутят ли редакцию такие обстоятельства — роман лежит в “Новом мире”, тема его и материал не сибирские, какая-то часть книги уже была напечатана в виде сценария “Искусством кино”? Яновский заверил его, что не смутят. Роман сибиряками был прочитан быстро, решение было единогласным — публиковать».
На самом деле не все было так гладко, чего Яновский Коробову не сообщил, либо Коробов не стал об этом писать, но письмо Шукшина к Яновскому, датируемое первым октября 1970 года, дополняет картину:
«Николай Николаевич!
Умоляю, не молчите так зловеще долго, не держите в неведении. У меня сейчас очень сложные дела, и вопрос времени встает передо мной немилосердно.
Доработка велась и с учетом тех замечаний, какие я получил в Новосибирске, и с учетом своей цензуры, киношной, весьма… Так что сделано много, только что яйца не отрезал казачьему атаману. На большее я не согласен…»
А Белову тогда же писал: «Как живешь? Работатца? Спасибо за журнал! Ничего не выкинули не в пример моим “Сибогням”».
«К роману предъявлялись различные требования, — вспоминал Яновский. — Я помню два: дописать некоторые сцены романа, чересчур насыщенные диалогами, да подсократить “жестокости” <…> “жестокости” <он> отстаивал, шел на самые минимальные сокращения».
Но шел — а что ему оставалось?
НАШ СОТРАПЕЗНИК
Обыкновенно принято считать, что из «Нового мира» Шукшин вместе с другими писателями-деревенщиками ушел в журнал «Наш современник», который в 1970-е годы во многом стал тем же, чем был «Новый мир» в 1960-е — то есть самым глубоким, самым смелым, острым и интересным литературным журналом в СССР. И именно «Наш современник» напечатал в сентябре 1971 года те шукшинские рассказы, которые побоялся либо не пожелал печатать новый «Новый мир» («Дядя Ермолай», «Хозяин бани и огорода», «Хмырь», «Ноль-ноль целых», «Письмо», «Жена мужа в Париж провожала…» и «Ораторский прием»). На этом основании иногда даже выстраивается трехчастная периодизация творчества Шукшина: октябрьский период, новомирский и период «Нашего современника». На первый взгляд все очень логично, можно и так расчислять. И больше того, Шукшин не просто начал печататься в «Нашем современнике», но вошел в его редколлегию (в новомирскую ни при Твардовском, ни позднее его, понятное дело, не звали), о чем довольно забавно, хотя и, по справедливому замечанию Солженицына, с плохо скрываемой завистью написал Юрий Нагибин в уже упоминаемой повести «Тьма в конце туннеля»:
«Я встретился с Шурпиным через много лет на заседании редколлегии журнала “Наш сотрапезник”, тогда еще честного и талантливого. Это была совсем другая жизнь, из которой ушла Гелла и многие другие, обременявшие мне душу. Главный редактор журнала Дикулов представлял нам нового члена редколлегии. Шурпин, знаменитый, вознесенный выше неба, трезвый как стеклышко — он бросил пить и сейчас добивал свой разрушенный организм крепчайшим черным кофе, курением и бессонной работой, — обходил всех нас, с искусственным актерским радушием пожимая руки. Дошло дело до меня.
— Калитин, — неуверенным голосом произнес Дикулов, видимо, проинформированный Зиловым о моем зверском поступке.
— Не надо, — улыбнулся Шурпин своей прекрасной улыбкой. — Это мой литературный крестный.
И поскольку я сидел, он наклонился и поцеловал меня в голову…»
Вспоминал о Шукшине и главный редактор журнала Сергей Викулов (Дикулов у Нагибина) — к слову сказать, один из подписантов «Письма одиннадцати»: «В редакцию “Нашего современника” он пришел сам. Мы даже не пытались приглашать его, потому что знали: Шукшина охотно печатает “Новый мир”. Зашел и оставил целую папку рукописей. Это были рассказы, составившие впоследствии книгу “Характеры”. <…> Мы почувствовали очень доброе отношение Василия Макаровича к журналу и предложили ему войти в редколлегию. Он не сразу согласился. Говорил:
дескать, едва ли он сможет принести пользу журналу, поскольку редко бывает в Москве, все время занят в кино.<…> И все-таки мы его уговорили: сказали, что с него будет достаточно, если он все, что напишет, будет показывать в первую очередь нам».Если такое условие и было поставлено, то оно было слишком жестким — этакое феодальное право первой ночи, с которым Шукшин едва ли мог согласиться, и трудно поверить, что все, напечатанное им в других изданиях, проходило сквозь своеобразное сито «Нашего современника» по принципу: это мы берем себе, а вот это пусть печатают другие. На такое вообще мало кто из писателей согласится, а уж тем более Шукшин, который признавался в разговорах с Георгием Бурковым: «Я специально разбрасываю свои рассказы по разным журналам. Чтобы не догадались, что это — одна книга». Вот что было для него важнее всего — стать автором своей книги, своего сборника рассказов, своего как бы фильма в литературе, а не автором какого-либо, пусть даже самого выдающегося журнала (возможно, именно это чувствовал и сторонился от Шукшина литературно партийный А. Т. Твардовский, для которого интересы журнала всегда были выше интересов отдельных авторов), и потому пытаться привязать Шукшина к какому-либо одному журналу — значит не учитывать его собственной, автономной линии поведения. Можно так сказать: для Шукшина ничего не изменилось со времен его вхождения в литературу, и прежде всего осталась его абсолютно неписательская психология. Выбор того или иного толстого литературного журнала, при том что сами эти журналы в формально однопартийной стране были зачатками политических партий, многое определял, и любому писателю важно было, где именно он публикуется, в какой клуб ходит, а в какой — нет. Для Шукшина все это ничего не значило. Подобная нелитературная философия шла еще от советов мудрого Ромма рассылать рассказы веером по всем редакциям, и там, где возьмут, — там и твой дом. Не важно — где, важно — что. Литературный журнал был для Шукшина тумбой с афишей, где напечатано его имя, а на разницу между этими тумбами и на материал, из которого они сделаны, он большого внимания не обращал — ему важно было высказаться — и он стремился к максимальному расширению своего присутствия в культурном и информационном пространстве, пусть даже тогда к таким понятиям никто не прибегал, но Шукшин был из тех, кто опережает время…
Однако в глазах окружающих участие Василия Макаровича в редколлегии «Нашего современника», пусть даже формальное, не могло остаться незамеченным. Это было приглашение вступить в неофициальную русскую партию (что, собственно, и смутило Анатолия Гребнева). Если в шестидесятые годы у Шукшина за исключением тесной дружбы с Беловым никаких других контактов с патриотическим лагерем не было, он не входил в московский кружок новых славянофилов, представленный славными именами Вадима Кожинова, Петра Палиевского, Станислава Куняева, Юрия Лощица, Олега Михайлова и других известных ученых, писателей, мыслителей, а напротив, поссорившись с Кочетовым и компанией, общался с не менее замечательными либералами — Виктором Некрасовым, Беллой Ахмадулиной, Марленом Хуциевым, да и Глеб Горышин с Юрием Скопом не сказать чтобы были патриотически ангажированными, то теперь его позвали на этот пир, но едва ли Василий Макарович приглашением сполна воспользовался и сделался завсегдатаем русского клуба.
У него было много общего с писателями-деревенщиками, которых он называл в числе своих любимых, — Василием Беловым, Федором Абрамовым, Виктором Астафьевым и «подающим надежды молодым сибиряком Валентином Распутиным», очень много, и в каких-то вещах он мог быть радикальнее всего патриотического движения вместе взятого, но все-таки держался сам по себе и тому были разные причины [48] .
Иронические фразы Шукшина из так называемого «выдуманного рассказа» «Высокий день» очень показательны: «Ездил в Союз писателей РСФСР — там мне вручили почетную грамоту. Говорили о России — мне не удалось сказать ни слова».
48
Это, к слову сказать, хорошо понимал В. В. Кожинов, который единственный раз написал о Шукшине в середине 1960-х, а уже в 1970-е говорил, по свидетельству историка литературы В. П. Смирнова: «Он мне не интересен» — слова, которые трудно однозначно истолковать, но не исключено, что здесь включался принцип «свой — чужой».
Не дали? Не нашел повода? Шифровался и в этих стенах? Как бы то ни было, можно предположить, что несказанные эти слова вошли в рабочие записи Василия Макаровича: «Надо совершенно спокойно — без чванства и высокомерия — сказать: у России свой путь. Путь тяжкий, трагический, но не безысходный в конце концов. Гордиться пока нечем».
И если бы эта мысль была во всеуслышание произнесена в Союзе писателей, неужели понравилась бы она писательским аппаратчикам, как раз и поразившим Шукшина своими чванством и высокомерием? Не восприняли бы они все это как выпад против себя? Да и что значит: «гордиться пока нечем»? Вроде свое, а вроде чужое… И Шукшин это чувствовал. Неуютно ему было и в этом Союзе писателей, и в его официальном органе «Нашем современнике», как было неуютно до этого в «Октябре» и в «Новом мире». Не шукшинское все это было — партийное, групповое. Да и пить с «профессиональными патриотами» в ЦДЛ за Россию ему было не с руки, и вообще не до праздных разговоров было — работать надо — а без цедээловского братания какая уж там партия? Василий Макарович с его авторитарным, режиссерским характером согласился бы вступить лишь в такую партию, которую сам бы и возглавил. Ему роль меньше разинской не подходила ни в жизни, ни в кино. Вспомним: «Один борюсь. В этом есть наслаждение. Стану помирать — объясню». Вот его кредо. А еще одна рабочая запись — «Они (братья-писатели) как-то не боятся быть скучными», как и другое известное суждение — «Да, литературы нет. Это ведь даже произнести страшно, а мы — живем!» — сполна характеризуют отношение Василия Макаровича к современной ему литературе. Любой — либеральной, консервативной, национальной, космополитичной. «Сто лет с лишним тянули наши титаны лямку Русской литературы. И вдруг канат лопнул; баржу понесло назад. Сколько же сил надо теперь, чтобы остановить ее, побороть течение и наладиться тащить снова. Сколько богатырей потребуется! Хорошо еще, если баржу-то не расшибет совсем о камни».