Шурка Ремзиков
Шрифт:
Видно, никто не посеял в Шуркином сердце зёрен животворной мечты о будущем. И потому он беззаботен:
– Никем.
– А что ты будешь делать, когда вырастешь?
– Ничего.
– Так что же ты будешь есть?
– Другого вопроса я уже не могу придумать.
– Всё.
– А где брать будешь?
– Буду покупать.
– За что?
– За деньги.
– А где же ты деньги будешь брать?
– Мама даст.
– Так мама постареет, где же она их возьмёт?
– Не постареет!
– уверенно отвечает Шурка и так энергично шмыгает рукавом по вздёрнутому носу, что мне становится боязно, останется ли на
Шурка неожиданно сам начинает расспрашивать меня:
– А зачем вы идёте к Муравейкам?
– Они мои знакомые.
– А Лорка тоже двойки хватает, мы с ней в одном классе, - вдруг почему-то решает насолить моим знакомым Шурка.
– Вчера по физкультуре схватила.
– Ну?!
– И задавака. Как получит пятёрку - всем хвалится.
– Значит, пятёрки всё-таки Лорка получает? А ты сам получаешь?
– Есть, которые в двадцать раз больше, чем она, пятёрок получают...
– Вот как?!
– удивляюсь я Шурке. А он входит в роль полного отрицания Лоркиной личности и хочет уничтожить её совершенно.
– А Лоркина мама гадалка...
– басит он, - на картах гадает.
– Да ну?!
– ещё сильнее удивляюсь я и спрашиваю: - А ещё что ты знаешь о Лорке?
– Я о всех всё знаю. О всей улице...
– А... стихотворение назавтра ты тоже знаешь?
Спрашиваю наугад и попадаю прямо в цель: стихотворение назавтра задано.
– Я завтра утречком, перед школой, выучу, - по-своему беззаботно сообщает Шурка и выписывает на узкой ледяной тропинке замысловатую фигуру.
Мы подошли к небольшому домику с красной железной крышей.
– Вот тут Лорка Муравейка живёт, - показывает Шурка и, наверное, желая поскорее прервать своё дорожное знакомство, мчится дальше.
Болтались рыжие уши его старой шапки, мелькали тёмные заплатки на красных штанах. И хоть не видно было его глаз, представлялся мне смышлёный, насупленный и не совсем разгаданный взгляд.
Что-то симпатичное было в этом взгляде.
Шурка здорово изменился за это время. Вытянулся, возмужал. Даже чуб завёл.
На нём были линялая голубая соколка и подвёрнутые выше колен неопределённого цвета хлопчатобумажные брюки. Чёрный непослушный и, как сам хозяин, неухоженный чуб торчал во все стороны из-под некогда малиновой, вышитой серебром, бархатной тюбетейки. Шурка босой - и так жарко...
– Ну что будем делать с вами, орлы?
– вновь обращается милицейский старшина к ребятам.
– Мне кажется, что всем вам надо сначала в отделение милиции заглянуть. Там быстро решат, кого из вас куда отправить, если уж вам так надоело жить дома и учиться в школе...
Старшина не успел кончить, как вдруг произошло совсем неожиданное. Первым сдался "атаман". Человек, ещё не искушённый жизнью, он подался к матери и, забыв о своём достоинстве путешественника, заголосил вдруг на всю привокзальную площадь:
– Мамочка, я больше не поеду-у-у!..
Это послужило сигналом к отступлению других. Узкоплечего "атамана" с полевой сумкой на боку поддержали остальные.
Капитуляция была самой позорной.
Один лишь Шурка Ремзиков, брезгливо кривя толстые обветренные губы, независимо глядел в сторону, всем своим видом давая понять, что нести ответственность за этот позор он не собирается.
Путешественников поддержали матери. Положение и правда казалось критическим.
Однако, к всеобщему удивлению, рыжеусый старшина
совсем неожиданно обратился к главным действующим лицам с таким приказом:– А ну, орлы, чтобы сейчас же мне никакой сырости не было! И по домам!.. Только имейте в виду: кто ещё раз надумает ехать в Казахстан, пусть заранее напишет заявление в отделение милиции, тогда сразу получит путёвку...
Говорил он последние слова всерьёз или шутил - разобрать было трудно. Но ребята и не очень старались разобраться. Каждый торопился прикрыть своё отступление материнской спиной...
Один Шурка Ремзиков остался. За ним никто не пришёл. И это, по-видимому, его особенно не беспокоило.
– Мне тоже идти?
– безо всякого выражения на лице поинтересовался он.
– Обязательно, - ответил старшина.
– С нами в отделение.
– И тут же, словно сочувствуя, спросил: - Спасовала, брат Ремзиков, твоя команда?
– Ну их, - пренебрежительно отмахнулся Шурка.
– Слабаки...
Они пошли впереди, я следом за ними...
В отделении, в комнате инспектора милиции, мы с Шуркой возобновили наше давнее знакомство. За эти три года Шурка, как ни скептически относился он в своё время к учёбе, всё-таки сумел дойти до седьмого класса. Тут бы ему и выбрать уже самостоятельную дорогу в жизни, но помешала переэкзаменовка по алгебре. Эта неудача, однако, особенно не беспокоила Шурку. Чувствовалось, что наука по-прежнему не влекла его и не волновала. Но сказать, что Турка вообще не изменился, нельзя было. Он уже не надеялся, как раньше, на мать, он жаждал самостоятельности, активных действий...
Семья Ремзиковых (мать - уборщица, отчим Шурки - шофёр и ещё трое младше Шурки детей) не имела особых достатков, и не удивительно, что детям в семье приходилось довольно туго.
Мать редко бывала дома. Вечно спешащая, она не успевала как следует присмотреть за детьми и всякий раз на ходу наказывала Шурке следить за ними, чтобы не дрались, чтобы вовремя ложились спать.
Шурка, у которого из-за этих малышей никогда не было свободной минутки, обычно огрызался на приказы матери:
– Нужны они мне. Сама смотри их. Я уроки ещё не выучил.
– Одинаковая с тебя польза. Учишь или нет - всё равно двойки хватаешь, а из троек не вылазишь никогда, - сама того не понимая, в самое сердце ранила Шурку мать.
– Ну и пусть. И не буду учить. Пускай будут одни двойки...
– глотал горькие слезы обиды Шурка, стараясь злостью заглушить всю безнадёжность своей судьбы.
– Ну и пусть будут, лихо тебя бери! Я из-за тебя сердце надрывать не стану и биться с тобой не буду... Но гляди, узнает отец, он тебя научит.
– Какой он мне отец...
Шурка не помнил своего родного отца. Но от матери и от соседей он знал, что отец его был человек, какие редко встречаются: и умный, и добрый, и руки имел золотые... Отец не вернулся с войны.
А отчим... Шурка никогда не мог простить ему надругательства над фотокарточкой отца. Фотография эта висела в большой рамке на стене. В первую же неделю, перебравшись в их дом, пьяный отчим разбил рамку и, измяв, стал рвать фотографию его отца...
Страх и отчаяние овладели Шуркой так, что он сначала не мог даже сдвинуться с места... И тогда, и потом он не помнил, как бросился на пьяного отчима, как впился зубами в его чёрный от масла и бензина кулак, как отлетел, отброшенный тяжёлым сапогом, и стукнулся головой о ножку стола... С того дня отчим стал кровным врагом Шурки.