Схватка

— Пора нам…

— Не хочется, ты такой теплый. — Она приподнялась на локте и, словно извиняясь, зевнула, похлопывая себя ладошкой по губам.

— Пора, — повторил он. — Развезет дорогу — засядем. А у меня завтра дел по горло…

— Ну что ж, пора так пора. Тебе видней. — И, торопливо пошарив вокруг, стала натягивать туфли. — Думаешь, у тебя одного дела?!

Машина тонула в разошедшемся дожде. Фары выхватывали из темноты куски размытого большака, обрывавшегося в нескольких метрах пропастью. Глина хлестала в радиатор, по стеклу стекали мутные волны.

Несколько раз машину резко заносило, и баранка вертелась как шальная. Еще мгновение — «Москвич» перевернется и полетит невесть куда.

С того момента, как они выехали — хозяйка, сунув на прощание банку с медом, троекратно расцеловалась с гостьей, — Шурочка не проронила ни слова. Рот у нее был плотно сжат, брови сомкнуты, глаза в синих подкружьях казались огромными.

Он был подавлен ее молчанием, терялся в догадках, подсознательно чувствуя, что она так же далека от него, как и прежде. Он верил и не верил. Все в ней было пугающе-неуловимо: скользящая усмешка, движение бровей — не знаешь, что ждать, добра или худа. И на душе было то горько, то отчаянно-весело… Ночная зыбкая чернота плыла за стеклом и стекала кривыми ручьями. Он пытался подавить в себе растущую тревогу. Потом вспомнил о кульке с конфетами, открыл ящик, достал шоколадку.

— Не надо, пусть Наташке… Опять с соседкой, тоже — мать…

«Стало быть, жалеешь о поездке». Но уточнять уже не решался.

— Ну, немножко…

Она послушно откусила, не отрывая глаз от стекла с неутомимо бегавшими «дворниками».

— Знаешь, сестричка, — сказал он почти весело, но со спазмой в горле (сказал о себе зачем-то в третьем лице), — не поверит тебе мужчина. Ни на грош.

— Я знаю.

— Почему? Скажи.

— Сам скажи.

— Нет, ты, потом я.

— Очень просто. Потому что я так… сразу…

— Без чувства?

— Для тебя это важно? — Показалось, что в сизой глубине ее глаз текучей искоркой мелькнул смешок и тотчас погас. — А, Юрочка? Шеф?

Он сжал в кармане кулак, ногти впились в ладонь. Сказал наперекор себе:

— Нет, не важно. Чепуха все.

— Вот именно. Ни к чему.

«Как же ни к чему? К чему! Ведь я люблю тебя!»

«Москвич» тряхнуло, на мгновение машина ослепла, заляпанная хлынувшей грязью. Резко тормознув, Шурочка выключила мотор.

Стало темно и тихо.

Снова нажав стартер, она облегченно вздохнула и откинулась на сиденье.

Шумел дождь. Тихонько ворковал «Москвич», точно набираясь сил. Глаза у Шурочки были закрыты, на щеках лежали косые тени от ресниц.

Помолчали. Знала бы, как ему дается молчание.

— Что же ты?..

— Я просто устала, Юрок. — И головой коснулась его плеча. У него защипало в горле, и само собой хрипловато вырвалось:

— Спасибо…

— Ты такой эмоциональный, оказывается. Даже боязно.

— Разве не сожжены мосты?

— Не знаю. Все так сложно. Не будем сейчас об этом.

«Вот как? Не будем… Когда все уже было, ведь не приснилось же!»

Она тряхнула головой, пальцы привычно сжали руль, и вся она напряженно застыла, точно слилась с рванувшим «Москвичом».

— Думаешь, легко? Туда вела машину. Потом выпивка. С тобой… И теперь дорога, все время на нервах. И тебе отвечай. Вот попробуешь когда-нибудь сам, узнаешь.

— Прости…

— Ну, ерунда…

Машина, дрогнув, снова остановилась.

— Надо посмотреть дорогу.

— В босоножках? Сиди уж.

Он вылез наружу. Ноги утонули в холодной жиже. Через минуту он вымок до нитки. Ручей размыл большак, песчаник просел, обнажая камни.

— Надо тебе самой посмотреть, — сказал он, возвращаясь. — Давай понесу.

— И даже! А выдержишь?

— Ха, я немножко спортсмен.

Когда они проскочили опасное место и под колесами зашуршал асфальт, он вдруг с каким-то паническим чувством, словно боясь, что вот сейчас они распрощаются и снова станут чужими, сказал, запинаясь:

— Давай договоримся. Если вдруг что-нибудь… Ну, всякое может быть… если дружбе конец, сказать об этом прямо. Это звучит наивно? Да?

— Нет, почему же…

Из дождя и тумана выплыли городские огни. Когда у одного из перекрестков засияла знакомая реклама, он понял, что почти дома.

— Куда это ты? Ведь гараж в той стороне? — показал рукой.

— Там. Но тебя же надо отвезти…

— Заворачивай! Помогу машину поставить… И помыть.

— Что ж, и на том спасибо.

«Москвич» плавно развернулся.

* * *

До полудня он валялся в постели, чувствуя озноб, вчерашняя вылазка под дождем давала себя знать. В горле слегка першило, вот уж совсем некстати. Сняв с полки первую попавшуюся под руку книгу, уткнулся в нее и стал читать, не вникая в смысл, чутко прислушиваясь к малейшему шуму на лестнице: а вдруг Шурочка? Могло же быть такое. Что бы ей заглянуть на чашку чая…

И снова тишина. Семен час назад умчался, видно, в гостиницу к профессору: всполошились-таки, а Петр исчез неизвестно куда.

Уже к вечеру, спустившись вниз, он перешел дорогу и долго стоял, стараясь по теням за занавесками угадать Шурочкино окно. В подъезде он вдруг увидел Петра и Вильку и поспешно отвернулся. Петр не выпускал ее руки и, судя по его упрямой и вместе с тем растерянной белозубой ухмылочке, придававшей лицу какое-то жалкое, собачье выражение, не собирался выпускать Вилькины пальцы, хотя это грозило явной ссорой.

— А мы по лесу бродили, — словно оправдываясь, пропела Вилька, выдернув наконец руку, и сморщила носик. — Мне пора, а то я сопромат запустила, девчата в комнате, наверно, обыскались уже…

— Юр, ну скажи ей пару слов, — протянул Петр. — Выходной же, и так замотались с этими сверхурочными. Сейчас бы ужин состряпать и колхозом в летний театр… На тебя одна надежда.

— А на себя нет? — спросила Вилька.

Петр засопел обидчиво.

— Ладно, с Юркой погуляем.

— Похуляем, — передразнила Вилька, подчеркивая мягкое «г» Петра. — А может, я тоже с вами пойду?

— Тем более. Айда! Ужин — котлеты из готового фарша.

— С хотовохо…

…Гостья с любопытством разглядывала длинную, как вагон, комнату Петра с гитарой на стене.