Схватка
Шрифт:
— Бр-р, — сказала Вилька, — пусто, как в гостинице. — И занялась журналами.
Потом спросила:
— Ты играешь?
— Нет, учусь.
— Чижик-пыжик?
— Ага. Не скучай тут.
Петр взял Юрия за рукав, увлек на кухню и умоляюще зашептал. Тот не сразу понял, что надо. Оказывается, он хотел, чтобы Юрий за него постряпал. Он, Петр, свое отработает! Вне очереди. А сейчас ему неловко — при Вильке заниматься кухонным делом, а Юрке ведь все равно.
— И вообще, — хрипел он шепотом в ухо приятелю, — давай взаимно возвышаться! Ну, хвалить друг друга, словом, поддерживать достоинство. Всячески… — Он умолк на полуслове,
Юрий отвернулся, а Вилька сказала:
— Молодец какой.
Петр кашлянул и отнял у Юрия пакет с солью:
— Я, собственно, еще лучше могу. Не моя сегодня очередь. Соль сыпал? Не помнишь? Тоже мне мастер…
Смех кольнул Юрия изнутри, разбередив в душе оставленный вчерашним днем горьковатый осадок, и он вдруг понял, что Шурочка незримо и властно присутствует в нем. Петр между тем суетливо усадил Вильку на табурет: незачем ей пачкаться, пусть отдыхает, вообще для современной женщины кухня не обязательна.
— Жену свою так же будешь агитировать?
— Клянусь. Юркиной совестью. Он у нас самый честный.
— Не, — выдавал Юрий, помня уговор. — Самый честный у нас Петя.
Петр покорно заулыбался.
— Юр, не скромничай!
— Сам не скромничай! — отозвался Юрий, его душил смех. Он уперся взглядом в окно, боясь, что не выдержит и рухнет вместе с башней, возводимой Петром.
Но тот, к счастью, церемонно откланявшись, ушел в ванную, и Юрий стал к плите. Котлеты липли к сковородке, и он, преодолевая колики и отдуваясь, яростно подчищал их, прислушиваясь к тому, как Вилька через стенку подтрунивает над Петром:
— Кончай там, моешься, как на свадьбу.
— Он будет хорошим мужем, — сказал Юрка громко, пересиливая икоту. — Он вообще замечательный! — «Вот сейчас, — подумал он, — сяду на пол и засучу ногами».
— Да, — согласилась Вилька, пытливо взглядывая на него. — В мужчине главное — характер.
— Ну, он и внешностью неплох!
— А веснушки? — самокритично донеслось из ванной.
— Хочешь, достану мазь? — крикнула Вилька. — Заграничную.
В дверях показался бритый, напудренный Петр в новом костюме, топорщившемся в плечах.
— Спасибо. И таким проживу. — И снова галантный жест — всем за стол.
Котлетную кашу вывалили в тарелку. Вилька испуганно посмотрела на нее. Куснула с ложки, и глаза у нее стали круглыми. — Тут же соли наполовину…
— Примета, — проникновенно сказал Петр и посмотрел на девчонку.
Юрий лег на стол. Его трясло. Петр удивленно раскрыл глаза. Юрий понял, что его беспричинный смех просто-напросто делает его идиотом, и, чем ясней понимал, тем сильней дергался. А Вилька, очевидно поняв, в чем дело, прямо-таки стонала. И когда они выходили из-за стола, она все валилась на Юрия и приговаривала: «Ой, не могу, ой, держите меня».
Петр вдруг стал серьезен и грустно произнес:
— Братцы, смех не к добру. Не надо.
Примета оказалась верной: для одного Юрия. Это он понял с самого начала, едва они уселись в партере летнего театра слушать приезжих поэтов. Погас свет, занавес пополз вверх, и он уже весь погрузился в созерцание, предшествующее зрелищу, как вдруг Петр поднялся — на его место села худенькая женщина с белым локонцем из-под беретки.
— Ваня, а как же ты? — сказала она.
— Ничего, ничего,
сиди, мать, — прогудело в ответ.Юрий скосил глаза: сбоку, рядом с Петром, прислонясь к колонне, стоял директор — Иван Петрович.
«Так, — подумал он, — черт бы побрал вежливого Петю. Что ж он, не мог предупредить, поднялись бы оба, а теперь…»
Кто-то с краю, видимо, тоже решил быть вежливым, но директор успокаивающе тронул его за плечо. Блеснули зеркальные очки — Юрий узнал профессора.
Он вертел головой, будто ему делать больше нечего, как отыскивать в зале Семена. Ведь должен быть! И не ошибся, увидел его далеко позади, на самой верхотуре, и рядом — пеструю шляпку Анфисы. Вот новость. Семен и прежде не афишировал эту связь, знай отшучивался: «Легкий флирт на безрыбье». С приездом Шурочки и вовсе стал избегать официантку. И вот, на тебе — взял в театр. Правда, сели в отдалении. Так… Значит, все на своих местах. Только директору не хватило.
И с этого момента вечер превратился в мучение. Вспомнилось вдруг, как Шура вчера, в кафе, пренебрежительно-цепко взглянула на официантку. Его будто обожгло. А что, если она попросту морочит ему голову своим давно не существующим мужем, а сама держит на примете Семена? Они ссорятся, солят друг дружке, а он, Юрий, лишь пешка в чужой игре.
Тьфу… Что за нелепость…
Никаких поэтов на сцене пока что не было. Шустрый конферансье с залысым лбом, в черном фраке, объявил, что литераторы запаздывают и поэтому программа перестраивается — сначала вторая часть, потом первая.
— Трио баянистов! Лауреаты конкурсов… артисты областной государственной филармонии братья Свиристеевы. П-папрросим! — И захлопал в ладоши.
Зал жиденько поддержал.
Со сцены гремело попурри из кинофильмов, потом пела женщина в белом — о безымянной высоте и «Очи черные» — под те же баяны, а Юрий сидел как на угольях и думал, как ему быть с директором. И еще он подумал о том, что Ивану Петровичу, конечно, уже передано о его стычке с профессором, разумеется, в соответствующем виде. И настроение вконец испортилось. Уступить место директору сейчас, да еще на виду у публики, — черт знает на что похоже. Запоздалый подхалимаж. И он продолжал сидеть, точно врос в деревянное кресло.
Угораздило его садиться в партере. Семена бы сюда. И поглядеть сверху, как бы он выкручивался.
Аплодисменты подкинули его в кресле, он встал, протискиваясь к выходу, наступил соседке на ногу. Жене директора!
— Простите!
— Пожалуйста.
Но тут его качнуло в сторону — зацепился карманом за ручку кресла, и жена директора рассердилась:
— Только не садитесь мне на колени.
— Я же не нарочно.
— Надеюсь!
Весь в поту, он кое-как пристроился возле Петра, в проходе, у стены, но директор почему-то не пошел занимать освободившееся место.
В зале зашелестело, как в саду перед грозой.
Снова поднялся занавес. За столом, около ведущего вечер, стриженого старичка, сгрудились молодые ребята с бородами. Старичок представлял их по очереди, потом сделал короткое вступление, на сцену посыпались записки, их передавала из первого ряда какая-то девушка в обтерханных джинсах. Старичок, поймав очередную записку, подносил ее к самым очкам, сбоку в нее независимо заглядывали бороды. Одна из них замаячила на кафедре и, улыбаясь, стонущим голосом стала читать про родные поля. Что именно происходило с полями, Юрий так и не понял.